Писатель Сталин. Язык, приемы, сюжеты

Подвести соответствующий итог Сталин поручит лицу, так сказать, объективному, знатному иноземцу — Анри Барбюсу, книга которого созревала в тайниках агитпропа и Коминтерна. Самому Барбюсу принадлежат в ней, кажется, только цветы французской муниципальной риторики.

Книга начинается с мистической геометрии большевизма. Концентрические круги устремлены к своему сакральному центру:

Красная площадь — центр Москвы в огромной европейской Советской России. Центр Красной площади — мавзолей. На левом крыле мавзолея, в котором спит, словно живой, Ленин, стоят рядом пять-шесть человек. Издалека они неотличимы друг от друга.

Так приносится дань официальной марксистской массовидности. Но по существу это лишь мнимая неразличимость. Или, точнее говоря, Сталин одновременно и часть гомогенного коллектива, и самая его субстанция:

А кругом сходится и расходится симметрическое кипение масс <…>

У этого водоворота есть центр. Возгласы сливаются в одно имя: «Сталин! Да здравствует товарищ Сталин!» Один из стоящих на Мавзолее Ленина подносит руку к козырьку или приветственно поднимает ее, согнув в локте и выпрямив ладонь. Человек этот одет в длинную военную шинель, что, впрочем, не выделяет его среди других, стоящих рядом.

Он и есть центр, сердце всего того, что лучами расходится от Москвы по всему миру.

Как некогда Ленин, Сталин предстает воплощением всей трудовой России и ее пролетариата: «Вот оно — лицо народа, населяющего шестую часть мира»; «В чертах его [Сталина] проступало нечто… пролетарское». Подобно Ленину, ему свойственна могучая «вера в массы», у которых он тоже «учится больше, чем они у него». Передается Сталину и былой географический синкретизм Ильича, соединявшего в себе, как мы помним, Европу и Азию, все человечество: «Во весь свой рост он [Сталин] возвышается над Европой и над Азией… Это — самый знаменитый и в то же время почти самый неизведанный человек в мире».

Вкрадчиво, но неуклонно развивается тема реинкарнации, которая дана с примечательным использованием канонического большевистского тезиса о том, что незаменимых людей нет, а что касается Ильича, то его, как писал когда-то Луначарский, «заменишь только коллективом». Именно в силу своей безличной коллективности, а равно в силу еще более могучей харизмы, Ленина способен был заменить только Сталин:

Сказать, что Ленин был незаменим, значит ошибиться, как бы сверхчеловечески велик ни был Ленин — не таково существо партии. Когда Ленина не стало, его работу взял на себя другой.

И в заключение автор возвращается к теме неистовой большевистской веры, слитой уже с именем Сталина:

Видишь ясно, что этого человека толкает вперед… не личное честолюбие, не суд потомков, а нечто другое. Это — вера. В великой стране, где ученые уже начинают действительно воскрешать мертвых, где они кровью трупа спасают живых <…> — в этой стране вера растет из земли, как растут хлеба и леса.

Понятно, кровью какого трупа держится живой большевизм, живой Сталин, он же воскресший «Ленин сегодня»:

И кажется, что тот, кто лежит в мавзолее посреди пустынной ночной площади, остался сейчас единственным в мире, кто не спит; он бодрствует над всем, что простирается вокруг него. <…> И кто бы вы ни были, лучшее в вашей судьбе находится в руках того другого человека, который тоже бодрствует за всех и работает, человека с головой ученого, с лицом рабочего, в одежде простого солдата.

Так, описав магический круг, автор приходит к теме нового Иисуса: