Писатель Сталин. Язык, приемы, сюжеты

Оппозиция говорит, что она против создания вождя партии, а я хочу Вам сказать, что этот вождь должен быть <…> Нужна одна фамилия, которая звучала бы так же звонко и убедительно, как фамилия «Ленин». Такой фамилией является «Сталин» <…> Тов. Сталин же всегда говорит то, что говорит партия в целом, т. е. тов. Сталин должен и руководить, и отображать волю партии. Мы же на местах будем равнять ряды по тов. Сталину <…> Надо… из коллективного ума, творчества, мысли брать все ценное и объединять в слове «Сталин». Ведь если говорили, что так-то и так-то говорил Ленин, то имели в виду, что Ленин олицетворял партию[511].

На запросы народного сердца Сталин реагирует все с большей отзывчивостью. Уже в марте 1926 года он говорит немецким коммунистам, что «не может быть настоящей партии там, где нет веры в вождей». В ноябре, обращаясь к оппозиционерам, вождь подчеркнуто представительствует от всей партии, витийствует от ее лица: «Партия не может и не будет терпеть… Партия от вас требует…»

Особенно выразительна в этом смысле его небольшая речь, произнесенная 8 июня того же 1926 года на встрече с рабочими железнодорожных мастерских в Тифлисе. Здесь, в родной Грузии, среди умиленных земляков, Сталин позволил себе редкую роскошь — предаться нарциссическим воспоминаниям о своем жизненном пути, протекавшем, по его словам, сперва среди кавказских, а потом среди питерских рабочих. Становление рисуется как продвижение «от звания ученика (Тифлис), через звание подмастерья

(Баку), к званию одного из мастеров нашей революции (Ленинград)». Последний этап развертывался уже «под руководством Ленина», «моего великого учителя».

На внутреннее отождествление с «учителем» и направлен, безусловно, весь этот текст. Он оснащен ключевыми реминисценциями из работ Зиновьева — главного архитектора ленинского культа. В своей брошюре «В. И. Ленин», написанной еще в 1923 году, в пору борьбы с Троцким и с прицелом на предстоящее престолонаследие, Зиновьев напоминал, подразумевая прежде всего самого себя, что

тов. Ленин создал целое поколение опытных работников, старых «ленинцев», которые прошли его школу и работают, конечно, хуже, чем сам мастер

, но вполне удовлетворительно, как его подмастерья.

Сталин довольно бесцеремонно оспаривает эту почтительную пролетарско-цеховую иерархию, повышая себя в чине до самого «мастера» (или «одного из мастеров»). Но еще интереснее другая его аллюзия на тогдашнюю лениниану. Согласно Зиновьеву, охотно повторявшему эту богатую мысль, Ленин

как бы говорил нам: «Я только один из передовых рабочих; мне выпало на долю большее образование

и дарование; мое дело — собрать всех остальных рабочих и повести их в бой»[512].

Тот же мотив звучит в тифлисской автобиографии Сталина:

Я действительно был и остаюсь одним из учеников передовых рабочих

<…> Может быть, я был тогда немного больше образован, чем многие из этих товарищей.

Сквозь завесу официозно-пролетарского смирения и панегирики родительскому «классу» проглядывает совершенно однозначная заявка на функциональное тождество с Ильичом, которое еще претворится в полную духовную единосущность. Достаточно открыто эта претензия пробилась в конце 1929 года, когда чрезвычайно помпезно праздновалось так называемое пятидесятилетие генсека. В литературе уже указывалось, что культовым прецедентом для Сталина послужило на сей раз пятидесятилетие Ленина, отмечавшееся в 1920 году. Отвечая в «Правде» на поздравления, новый юбиляр вполне откровенно переносит на самого себя традиционный марксистско-пролеткультовский показ Ленина как вождя, по-библейски рожденного пролетариатом — или партией — «по образу своему и подобию»:

Ваши поздравления и приветствия отношу за счет великой партии рабочего класса, родившей и воспитавшей меня по образу своему и подобию.