Писатель Сталин. Язык, приемы, сюжеты

Расстрел 20-ти «светлейших» вызвал глубочайший сочувственный отклик среди миллионных масс рабочих.

Следует, возможно, уточнить, что сочувствовали они не расстрелянным, а самому расстрелу.

Сталин и все его союзники живут не просто так, а на страх врагам:

ГПУ будет жить у нас на страх врагам

пролетариата.

Дело Сунь Ят-сена будет жить в сердцах китайских рабочих и крестьян на страх врагам китайского народа.

Дорогой Алексей Максимович! <…> Желаю Вам долгих лет жизни и работы на радость всем трудящимся, на страх врагам рабочего класса[526].

Разумеется, так же в точности ведут себя и сами эти враги. К примеру, в битвах (Первой) мировой войны рабочие всех стран, «переодетые в солдатские шинели… калечат и убивают

друг друга — на радость врагам революции». Стоит ли доставлять им подобные чувства? Так он и пишет еще в 1904 году: «Мы хотим доставить врагу не радость, а горечь и хотим сровнять его с землей», — а спустя три десятилетия, в том же стиле, только сдобренном ехидцей, откликается на сообщение о своей болезни, появившееся на Западе: «Есть, очевидно, люди, заинтересованные в том, чтобы я заболел всерьез и надолго, если не хуже. Может быть, это и не совсем деликатно, но у меня нет, к сожалению, данных, могущих порадовать этих господ. Как это ни печально, а против фактов ничего не поделаешь: я вполне здоров» (1932).

Если голод и неурожаи за рубежом служат делу мирового коммунизма, то голод и неурожаи в СССР должны окрылить зловредную оппозицию. Согласно Сталину, она только и мечтает: «авось партия провалится с посевами, — тогда и ударим как следует»; и наоборот, Троцкий, говорит он уже в 1926‐м, «боится хорошего урожая» — да и вообще, оппозиция «рассчитывает на ухудшение положения в стране и партии», на политический и экономический кризис. Со временем генсек сумеет доказать, что оппозиционеры вовсе не ограничивались одним только пассивным ожиданием, а предпочли путь прямого вредительства; зато их собственная гибель станет гарантией счастливого социалистического процветания.

«Жить стало веселее» в 1935 году, после убийства Кирова, ленинградских арестов, чисток и накануне всесоюзной бойни. Сталинская жизнерадостность и его террор были взаимообусловлены, и этому синтезу вторило другое сочетание, свойственное всему советскому мироощущению второй половины 1930‐х годов, — мироощущение, в котором официальный дневной оптимизм корректировался ночным ужасом перед арестами.

Крот истории

С учетом аграрной аллегорики русской революции и особенно хтонических влечений самого Сталина — любителя мифа об Антее — не внушает ни малейших сомнений само местопребывание смертоносных союзников прогресса. Подтачивая «опоры» и «устои», марксистский «крот истории» в недрах земли незримо копит свои мятежные силы, готовые прорваться наружу при невольном содействии неразумного врага:

Подземные силы революции — кризис в городах и голод в деревнях — продолжают свою работу (1907).

Подземные силы освободительного движения заработали <…> Да, хорошо «роет крот» освободительного движения (1912).

Проходит еще пять лет:

Подземные силы

революции живут, ведя свою неустанную работу по революционизированию страны.

Силы эти принадлежат, конечно, к разряду инфернально-вулканических стихий революции или к тому глубинному слою народной жизни, плотью и кровью которого, согласно революционной мифологии, питается самодержавие. Ср. в сталинском изображении:

Кровью и трупами граждан старается оно укрепить свой трон <…> Они требуют вашей крови (1905).

Но и для грядущей республики Сталин изыскивает идеально симметричное архитектурное решение:

Только на костях угнетателей может быть воздвигнута народная свобода, только кровью угнетателей может быть удобрена почва для самодержавия народа!

Мы знаем, что пролетариат — это одновременно и великий мертвец, жертва капитализма, и его палач. Как и должно быть в хтоническом сюжете, его грозное пробуждение маркируется поднятием головы[527]: