Писатель Сталин. Язык, приемы, сюжеты

Во всех концах России подымают головы рабочие в защиту своих загубленных на Лене товарищей: «Мы живы, кипит наша алая кровь…» — и т. д.

Повстанцы тут как бы непосредственно представительствуют от убитых «товарищей» — но есть у Сталина и самые настоящие кадавры революции, сработанные по классическим литературным рецептам:

Душно стало народам Европы, и они уже поднимают голову против воинствующей буржуазии. (Так стонет поднимающийся мертвец у Гоголя: «Душно мне! душно!»)

Примечательным образом «головы» у Сталина и здесь, и в последующих текстах буквально соединены с землей, почвой, прорастанием. «Тут нужно глубоко вспахивать почву и серьезно просвещать головы», — говорит он по поводу немецких коммунистов.

Но совершенно так же могут подниматься из земли и низвергнутые было в ее глубины вампиры контрреволюции, которых необходимо загнать назад, в могилу:

Темные силы <…> на другой же день восстания вылезут из нор и захотят поставить на ноги правительство. Так воскресают из мертвых побежденные правительства. Народ непременно должен обуздать эти темные силы, он должен сровнять их с землей!

Темные силы, в свою очередь, и сами хотят загнать под землю мятежников:

Дряхлое самодержавие подымает голову <…> Реакция <…> хочет вырыть могилу народной революции.

К этой двусторонней модели он с удивительной монотонностью обращается через двенадцать лет, в дни Февраля:

Подымает голову царско-помещичья реакция; Выползли… скрывавшиеся дотоле в потемках контрреволюционеры.

Силы старой власти падают, но они еще недобиты. Они только притаились и ждут удобного случая для того, чтобы поднять голову и ринуться на свободную Россию. Оглянитесь кругом и увидите, что темная работа черных сил идет непрерывно…

Короче, если пролетариат — это, по Марксу, могильщик капитализма, то столь же симметрично капитализм пытается стать «могильщиком завоеваний русской революции» — причем ее враги, олицетворяющие смерть, выдают себя за «живые силы». Сталин тут, в общем, не отступает от революционных шаблонов — однако, вырвавшись за бумажные пределы публицистических метафор, его вампирический биологизм со временем необратимо преобразит весь облик огромной страны.

Мнимая или временная смерть

Характернейшее и повсеместное у Сталина сближение жизни со смертью, «живых сил» — с «могильщиком» и т. п. говорит, конечно, о скрытом диалектическом тождестве, сущностной неразличимости этих полярных категорий. Солженицын в одном из первых своих романов с впечатляющей точностью уловил эту особенность сталинского мышления, хотя интерпретировал ее только как специфическую форму лицемерия: «На днях вэрну вам смертную казнь, — задумчиво говорил он, глядя глубоко вперед, как бы в годы и годы. — Эт-та будет харёшая воспитательная

мера»[528]. Писатель, безусловно, не мог тогда знать, что в 1935 году в беседе с Ролланом Сталин в том же именно «воспитательном ключе» разрешил недоумение своего гостя, который терялся в догадках, как растолковать соотечественникам новый советский закон, предусматривающий расстрел детей с двенадцатилетнего возраста. «Этот декрет, — невозмутимо пояснил Сталин, — имеет чисто педагогическое значение»[529].