Писатель Сталин. Язык, приемы, сюжеты

Смертная казнь и правда была его любимым видом расправы, но обеспечивалось ли ею подлинное, доскональное уничтожение врага? По сути, сталинские «мертвецы» столь же неистребимы и мстительны, как убитые, но поднимающие голову злобные великаны в нартских легендах и сказках его родного Кавказа. «Поистине, — восклицает он в одной заметке 1917 года, — „мертвые схватили живых“!» Скорее всего, они только притворились мертвыми, чтобы, отступив в конспиративную мглу, скопить там новые силы для бешеного штурма: «На севере в Финляндии, пока еще „тихо“. Но эта тишина, несомненно, прикрывает глубокую внутреннюю работу, с одной стороны, рабочих и торпарей, рвущихся к освобождению, с другой стороны — правительства Свинхувуда»; «Под оболочкой тишины и спокойствия контрреволюция не дремлет, готовясь к новым битвам» (1918). В этом смысле обе стороны ведут себя абсолютно одинаково, судя, например, по его брошюре 1906 года «Две схватки»:

Пролетариат отнюдь не разгромлен, так как разгром пролетариата означает его смерть, наоборот, он по-прежнему живет и усиливается с каждым днем. Он только отступил для того, чтобы, собравшись с силами, вступить в последнюю схватку с царским правительством.

Нас уверяли в свое время в том, что самодержавие разгромлено… но мы этому не поверили, так как разгром самодержавия означает его смерть, а оно не только не умерло, но и собирало новые силы для нового нападения. Мы говорили, что самодержавие только отступило. Оказалось, что мы были правы.

Слишком уж доверчиво, по Сталину, всегда принимают за окончательную гибель ее временный аналог — такое вынужденное либо запланированное отступление одного из антагонистов. Подобно буржуазии, революционные массы выказывают неукротимую живучесть упыря:

Слишком рано принялись вы хоронить Великую Русскую Революцию. Революция живет, и она еще даст о себе знать, гг. могильщики. Война и разруха идут <…> Подземные силы революции живут <…> Нет, господа контрреволюционеры, революция не умерла, она только притаилась для того, чтобы, собрав новых сторонников, с новой силой ринуться на врагов. «Мы живы, кипит…» — и т. д.

Война, голод и прочие ресурсы революции имеют брутальный психологический адекват. В революцию 1905 года пролетариат, тщетно пытавшийся «отомстить» врагу,

вынужден был отступить, затаив в груди злобу (1906).

Ср.:

Рабочие пока что молчат, безмолвно переносят удары нефтепромышленников, накопляя в груди злобу (1909).

Десятки и сотни раз пытались трудящиеся на протяжении веков сбросить с плеч угнетателей и стать господами своего положения. Но каждый раз, разбитые и опозоренные, вынуждены были они отступить, тая в душе обиду и унижение, злобу и отчаяние

(1924).

Что это, как не точнейший автопортрет, проясняющий психологические функции различных сталинских «отступлений», включая сюда и одолевавшие его приступы простой необщительности, замкнутости[530], и частые — видимо, все же не только лицемерные — ходатайства об отставке[531]?

Этим же настроем злобной мстительности, как мы помним, обусловлено «обострение классовой борьбы» в 1930‐е годы, когда «подняли голову» затаившиеся было «остатки разбитых классов». Но гораздо раньше, в 1917‐м, аналогичными импульсами одержимы были сами революционные массы. Ведь борьба и удары врагов только разжигают их боевой пыл, заставляя пробудиться от мнимой кончины: