Писатель Сталин. Язык, приемы, сюжеты

Но и на третьей, заключительной стадии рассечения во вспомогательных целях вычленяется некое новое, уже заведомо ненавистное посредующее звено, новое, всецело вредоносное «болото», приобщаемое только к вражескому лагерю, — например, «примиренчество к правому уклону, несовместимое с пребыванием в рядах партии». В деревне функциональный идеологический аналог «примиренцам» составляли так называемые подкулачники, отторгавшиеся властью от благонадежной части крестьянства и уничтожавшиеся вместе с «кулаками». В данной фазе уже абсолютно неприемлемым становится само понятие нейтрализации, нейтральности: «Что касается „нейтральных“ колхозов, то их нет вообще и не может быть в природе <…> Колхозы могут быть либо большевистскими, либо

антисоветскими» («О работе в деревне»). Этому третьему этапу — изоляции кулаков — в партийной борьбе отвечает тождественная тактика: «Третий этап — это полная изоляция оппозиции» («VII расширенный пленум ЦККИ»). Но неминуемое отсечение должно быть обстоятельно подготовлено с пропагандистской стороны, т. е. подкреплено нарастающей травлей. Ср.: «Деборин, по-моему, безнадежный человек, однако в редакции его надо оставить, чтобы было кого бить»[167]. Чехословацкая компартия порицается им за отказ от этой упоительной игры в кошки-мышки: «Левые допускают в Чехословакии серьезную ошибку, поторопившись с исключением Бубника. Вместо того, чтобы использовать до дна случай с Бубником и связать его с принципиальной позицией правых по вопросу о массовых выступлениях, разоблачить их преступную физиономию, они поторопились с исключением, отрезав себе все пути к дальнейшему наступлению против правых на этой почве»[168]

.

Метод изоляции проецируется Сталиным и на личные отношения, подготавливая почву для последующего разобщения людей в годы тотального террора: «Что значит подкрепить свое [покаянное] заявление делом? Это значит порвать с теми, которые ведут борьбу с линией партии <…> Ты хочешь, чтобы твое заявление было принято всерьез, — тогда подкрепи свое заявление делом и прекрати политическую дружбу [а какая дружба является „не политической“?] с людьми, ведущими борьбу против линии партии» («О социал-демократическом уклоне в нашей партии», 1926). Через несколько месяцев он удовлетворенно констатирует: «Теперь оппозиция изолирована как никогда».

Еще позже, когда цель — единство партии и полное отчуждение самых стойких противников — будет окончательно достигнута, Сталин начнет новую серию «отсечений», уничтожая всех, кто успел перебежать на его сторону.

Но больше всего он обожал наушничать, подстрекать и стравливать людей, чтобы не дать им объединиться в потенциальном противостоянии его владычеству. Даже сказочный Ленин — «этот великан, ворочавший горами и сталкивавший их друг с другом» — под комплиментарным пером Сталина выглядит каким-то партаппаратным Горыней, злоумышляющим против родного ландшафта. Если бы он стал священником, то начал бы интриговать против лиц Св. Троицы, стравливая их между собой в своих молитвах и богословских помыслах (нечто вроде: «А кто он, собственно, такой, этот Дух святой, что он о себе возомнил? Куда ему до Тебя, Отец Небесный! Это же просто птица»).

Даже пресловутое «социалистическое соревнование» он готов использовать в тех же интриганских видах. Во время наступления на Румынию в марте 1944 года на веселом застолье в Большом театре главнокомандующий, по свидетельству профессора Московской консерватории Д. Р. Рогаль-Левицкого, позволил себе благодушно похвастаться своими уловками такого рода (восходящими, впрочем, к традиции Чингисхана). «Будто разговаривая сам с собой», он заметил: «Все-таки соревнование имеет в жизни огромное значение. Я сейчас натравил друг на друга двух маршалов. Так они мне теперь покоя не дают. То Жуков звонит: „А Конев что делает?“ То Конев интересуется: „Куда ушел Жуков?“ Вот поэтому у нас и успехи военные такие заметные»[169]

.

К набору его поведенческих установок нужно прибавить крайне важный для Сталина — вопреки марксистским укоризнам Камерона — постулат о встречном воздействии практики (ленинский «критерий истины»), «работы», живого дела или, как он часто пишет, «реальной жизни» на ту или иную идеологическую святыню, вносящий в нее потребные ему коррективы (хотя при желании он может отвергать практику как раз за ее несоответствие теории).

Чувство меры и уклон к забвению

К числу наиболее броских особенностей сталинской полемической тактики относится манера противопоставлять любое истинно ортодоксальное понятие не одной, а сразу двум еретическим альтернативам. Следовать генеральной линии — значит постоянно балансировать между двумя крайностями — «перегибами» или «извращениями», которые, в свою очередь, прослеживаются к соответствующим «уклонам» (а те, по кумулятивному шаблону, — к смежным буржуазным влияниям и затем к тому или иному вражескому заговору):