Писатель Сталин. Язык, приемы, сюжеты

Не уклоняйся ни направо, ни налево от того, что они [священники левиты и судья] скажут тебе (Втор. 17: 11).

Не уклоняйся от него [закона Моисеева] ни направо, ни налево (Иис. Н. 23: 6).

Ни направо, ни налево нельзя уклониться от того, что сказал господин мой царь (2 Цар. 14: 19).

Короче, ему достаточно было заменить левитов Лениным, а библейский Закон — препарированным ленинизмом. Те же уклоны, смотря по обстановке, можно трактовать не только как левый и правый, но также как «великодержавный» и местный «буржуазно-националистический». А вообще жестко стандартизированные отступления от марксизма отыскиваются им в самых экзотических странах:

Первый уклон состоит в недооценке революционных возможностей освободительного движения <…> Это есть уклон вправо.

Второй уклон состоит в переоценке революционных возможностей освободительного движения <…> Этим уклоном страдают, кажется, коммунисты на Яве <…> Это есть уклон влево.

Шаблонные извращения партлинии порой получают у него даже элегическое обозначение: «уклон к неверию в победу социалистического строительства» и «

уклон к забвению интернациональных перспектив нашей революции» («О социал-демократическом уклоне в нашей партии»).

Естественно допустить, что позиция, занимаемая самим Сталиным, — это оптимальный «центр» как догматический эквивалент расчетливой «средней линии» (слово «центр» и правда принадлежит к числу самых распространенных в его словаре). В самом деле, в 1923 году он заметил: «Истина лежит „посередине“, между правыми и „левыми“», — а спустя два года, говоря о конфликтах в чехословацкой компартии в связи с позицией одного из ее лидеров, Сталин вернулся к той же мысли: «Желание тов. Шмераля занять позицию центра в этой борьбе двух противоположных уклонов является вполне законным желанием»[170]. Вскоре он уточнил:

Что касается РКП, то среди коммунистов мы не левые и не правые, — мы просто ленинцы.

Такая политически непогрешимая позиция, по существу, адекватна обособленному и вместе эластичному статусу метафизического субъекта, претендующего на роль арбитра, в рассмотренных нами ранее сталинских писаниях. Однако положительное значение за самим термином «центр» генсек резервирует лишь для внеидеологических ситуаций. Официальный же «центризм» Сталин — подобно, впрочем, другим большевикам — безоговорочно, хотя и не совсем логично, осуждает. По сталинской логике, это тоже уклон, причем правый, только замаскированный под некоторую левизну. Сталинское руководство левее всех, в то время как самозваные «левые» суть фактические пособники правых.

Генеральная линия, согласно генсеку, сама выверяется «ленинизмом» — и таким же резиновым, при всей своей мнимой отчетливости, «чувством меры», подсказанным, возможно, аристотелевской «золотой серединой». Идеал умеренности пребывает вроде бы в шокирующем контрасте с его тягой к безудержной гиперболизации, но на практике с ней замечательно согласуется — так, именно «чувством меры» стимулирована, оказывается, вакханалия Большого террора. Санкционируя массовые аресты на февральско-мартовском пленуме ЦК в 1937 году, Сталин сказал:

Обстановка успехов <…> порождает настроения беспечности и самодовольства, создает атмосферу парадных торжеств и взаимных приветствий, убивающих чувство меры и притупляющих политическое чутье, размагничивает людей и толкает их на то, чтобы почить на лаврах.