Писатель Сталин. Язык, приемы, сюжеты

В 1920 году Сталин сказал: «До войны мы собирали на территории Федерации до 5 миллиардов пудов зерна. Из них мы вывозили более пятисот миллионов за границу», — т. е. царская Россия ретроспективно именуется Федерацией, каковой она стала только после 1917 года.

Шпыняя Бухарина в своей речи «О правом уклоне в ВКП(б)» (1929), Сталин, верный манере «разделять и властвовать», ставит ему в укор лояльное поведение прежних «оппозиционных групп» — «троцкистов и зиновьевцев» — во время Кронштадтского восстания 1921 года. Если Зиновьева, не говоря уже о Троцком, можно записать в оппозиционеры задним числом, то почему его оппозиционность нельзя усовершенствовать, перебросив еще дальше в прошлое, т. е. возвести ее к давнему сговору с империализмом в дни Октябрьского переворота? Неудивительно, что и прошедшие события он преподносит в грамматических формах будущего, спаянного с настоящим:

Завтра исключают группу «рабочей правды», тоже известную всем своей антипартийностью. Троцкий приходит и заявляет:

«Я не могу отказаться от поддержки Мясникова» <…>

Послезавтра ЦК исключает Осовского, потому что он враг партии. Троцкий заявляет нам, что исключение это неправильно.

Зато и будущее облекается у него в глаголы настоящего времени:

Период [грядущей] победы социализма во всемирном масштабе тем прежде всего и отличается

от периода победы социализма в одной стране, что он ликвидирует империализм во всех странах, уничтожает <…> страх <…> подрывает

в корне национальное недоверие <…> объединяет нации <…> и создает, таким образом, реальные условия, необходимые для постепенного слияния всех наций в одно целое.

В другом случае действие и его результат абсурдно синхронизированы: согласно Сталину, оппозиционеры «идут ко дну, не замечая, что они уже опустились на дно».

Будущему, схваченному настоящим, надлежит только раскрыться: «Правый уклон находится у нас еще в процессе формирования и кристаллизации». На VII пленуме ИККИ генсек так полемизирует с Троцким, упомянувшим в своей речи «крупную ошибку Сталина» в национальном вопросе, — имеется в виду знаменитое «грузинское дело», по поводу которого Ленин обвинил Сталина в великорусском шовинизме:

Речь тут идет у Троцкого, должно быть, об одном незначительном инциденте, когда тов. Ленин перед XII съездом нашей партии упрекал меня в том, что я веду слишком строгую организационную политику в отношении грузинских полунационалистов, полукоммунистов типа Мдивани <…> что я «преследую» их. Однако последующие

факты показали, что так называемые «уклонисты», люди типа Мдивани, заслуживали на самом деле более строгого отношения к себе, чем я это делал, как один из секретарей ЦК нашей партии.

На сей раз провидческий дар словно перешел от заблуждавшегося Ленина к Сталину, прикрывшемуся вдобавок богодухновенным авторитетом ЦК[176], хотя обычно эта способность остается у него профессиональной принадлежностью основателя большевизма. Так, отрицая, при другом полемическом раскладе, былые разногласия между ЦК и Лениным, Сталин, вопреки своему обыкновению, всячески принижает тогдашнее актуальное, насущное значение ленинских выпадов, придавая им взамен вещий, упреждающий смысл:

Троцкий не понимает писем Ленина, их значения, их назначения. Ленин в своих письмах иногда нарочно забегает вперед, выдвигая на первый план те возможные ошибки, которые могут быть допущены, и критикуя их авансом с целью предупредить партию и застраховать ее от ошибок.