Письма, 1926-1969

Случайность ли это, что в рукописи нет титульной страницы? Эта книга представляет биографию Рахели лишь отчасти. В целом хронологический порядок не нарушен, но некоторые эссе в каждом случае рассматривают общую картину явления, с подробным разбором и радикальной оценкой. Изложение очень объективно, читателю не придется задумываться об авторе. Но мне эта работа кажется Вашим разбором основополагающих вопросов еврейской экзистенции под предлогом жизни Рахель, необходимым для Вашего собственного освобождения и просветления. Из-за этого возможно появление подобных исследований, которые теперь оказываются совершенно объективны. Но из-за этого возможен и тот примечательный тон всего сочинения, словно Рахель, будучи Рахелью, не смогла завоевать ни Вашего интереса, ни Вашей любви, или словно Рахель – лишь повод порассуждать о чем-то совершенно ином. Там нет портрета самой Рахели, но лишь события, героиней которых она стала. Мне кажется вероятным, что сегодня Вы были бы справедливее по отношению к ней, в первую очередь потому, что рассматриваете ее не только с точки зрения еврейского вопроса, но видите ее собственные намерения в соответствии с ее реальностью, как человека, в жизни которого еврейский вопрос сыграл важнейшую, но далеко не единственную роль.

Мне кажется, все, что происходит из «просветленного» мышления, подтверждается неудачными примерами (Дом², Фридлендер³

) и в результате приводит к уничижительной интерпретации. Но величие «просвещения», свойственное Лессингу и в конце концов Гете, было присуще и Рахели и оказалось денатурировано у Фарнхагена⁴. Я задаюсь вопросом, не оказывается ли созданное Вами впечатление «просвещения» не только недостаточным, но искаженным? Мне кажется неверным Ваше противопоставление «разума» Лессинга, обоснованного исторически (в соответствии с «Воспитанием человеческого рода»), и Мендельсона. У Лессинга – слава богу – происхождение разума над-исторично, а его мышление с помощью историков выходит за пределы истории. Грядущее очарование обожествленной историей еще не сформировалось. Мендельсон, разумеется, не так глубок как Лессинг, но доволен собой, наивен и догматичен. И хотя его нельзя сравнивать с Лессингом, все же это и стало импульсом к их дружбе, разделенная ими и неопровержимая истина.

Второе: на мой взгляд, Рахель для Вас лишена жизни. Лишь в нескольких отрывках проявляется глубина ее души: когда Вы описываете прекрасную фантазию о возможных отношениях с Генцом⁵, когда говорите о близкой связи с Паулине Визель⁶

, возможно, и в Вашей интерпретации ее разрыва с фон дер Марвицем⁷. Величие этой женщины, что дрожит и истекает кровью, лишенная дома и родины, лишенная мира и почвы под ногами в своей единственной любви – она так прекрасна, в бесконечной рефлексии разгадывания, потери из виду и новом обретении – она вынуждена непрерывно ошибаться, пропадать из виду и возвращаться, при этом не обманывая ни себя, ни других – она достигает зловещей грани, где ложь выдает себя за истину, Вы выражаете в языке это величие, но оно возникает не из нутра человека, который по своей природе не является евреем, но проходит сквозь этот мир как еврей и при этом становится участником событий внешнего мира, событий, которые переживают не только евреи. Вы демонстрируете, что Рахель не потеряла себя, но верна себе. Но это не главное в структуре Вашего повествования. Ваш рассказ, с одной стороны, позволяет Рахели расточать себя на рассеянные впечатления, с другой стороны, Вы подчиняете все ее еврейству. Вы пробуждаете в читателях волнение, но не позволяете Рахели засиять, проявить себя во всей полноте. Вы судите об отдельных поступках, о которых, вероятно, нет возможности судить, если окинуть взглядом все стороны ее жизни («инфантильна» – «отталкивающие жесты» – «онемевшая и пошлая от безмерного счастья, от того, что получила снисходительное разрешение принять участие» и т. д.). О Рахели не так просто вынести моральное суждение, для которого были бы необходимы изолированные и абстрактные факты, речевые обороты, выраженные мнения, действия. Рахель переживает, сбивается с пути, забывается, фантастическим образом рассуждает о базовых человеческих проблемах, в которых скрыта истина (почему, например, Вы с таким гневом отзываетесь о ее пацифистской горячности по поводу женской антивоенной забастовки! Во что позже ослы превратили подобные идеи не упраздняет того, что Рахель подумала тогда в наивном душевном порыве, не оглядываясь на действительность, не рассуждая всерьез). Вы должны разрешить Рахели, как и нам всем – даже Гете, – ее промахи, и воспринимать эти промахи во всем индивидуальном разнообразии, как оборотную сторону действительности. И такой «исключительный» случай требует от нас еще большей справедливости и любви.