Письма, 1926-1969

Вы описываете события со свойственной Вам выразительностью. Я убежден, что Вы понимаете все абсолютно верно. Масштабы опасности, разумеется, нельзя недооценивать. Но они, должно быть, велики, если американцы в среднем, как Вам кажется, становятся малодушны и глупы. Раньше они такими не были. И от того, что сделают эти американцы, уже давно зависит мировая история, которая касается и нас.

Еще можно надеяться, что в Америке что-то наладится. Вы намекаете и упоминаете некоторых людей, которые это понимают. Прекрасно, что Вы хотите стать частью редакции журнала, который станет заботиться о чистоте воздуха в репортажах и четких суждениях. Велик шанс, что Вы сможете высказываться и печататься свободно и обращаться к людям, которые благодаря наследию и традициям являются людьми доброй воли. В такой ситуации необходим запал, чтобы за Вами смогли последовать и остальные, те, кто увидит его словно пролетающую в небе комету, наберутся храбрости, к тому же риск вовсе не так велик, когда где-то появляется предчувствие переворота.

Я вспоминаю Ваши пророческие слова, сказанные в 1931-м, и свое недоверие. Я считал большую часть наших соотечественников разумными и гуманными людьми, они и могли ими быть. Но они оказались совершенно беззащитны и поддались на уловки прагматичной власти и страх перед fait accompli.

Это могло произойти и в Америке, но с меньшей долей вероятности, чем у нас. Какой безотрадный и презрительный конец столь великого и благородного дела! Но сейчас в Вас больше надежды, чем тогда в Германии. Вы можете что-то совершить. Публичность там имеет совершенно иное значение. Поторопитесь с журналом. Это очевидно лучшее время. Немецкие иммигранты уже оказали несметное количество услуг Америке. Разве не немцем был тот американец – Зенгер¹, или что-то вроде того – борец за свободу прессы в XVIII веке? Должно быть, это захватывающе – ощущать эту переходность, растворение субстанции, которое в любую секунду можно остановить с помощью холодной ясности и обратить в собственную противоположность. Как будет взволнован Ваш муж. Ваш союз представляется мне своего рода духовной силой. В значительной степени потому, что Вы заменяете яростную, глупую серьезность этой крупной игры бытия на спокойную благонадежность и радуетесь каждому мгновению настоящего.

Вам не по себе от мысли, что Вы можете увидеть меня среди почетных председателей² Конгресса за свободу культуры. У меня такие же ощущения. Но пока мне не хватает достаточных и внятных оснований, опираясь на которые я мог бы отказаться от этого поста. Недавно умершего Дьюи в почетном президиуме сменил Нибур³

. Здесь, в Европе, газеты пишут об определенной активности конгресса и рапортуют о выполненной им работе. При этом в глаза бросается некоторая пошлость и вялость духа, но не «заблуждения». Ваш рассказ доказывает то, что я предчувствовал уже давно, еще во времена успеха Кестлера, который он снискал в этих кругах, – конгресс скорее выступает против России в целом, а не против принципов тоталитарной методы. Вдохновившись Вами, я должен был найти этому объяснение, приняв во внимание современное положение дел в Америке, что для каждого мыслящего человека сегодня стало личным долгом. Необходимо сказать, что нельзя вступать в мировой конгресс, если при этом есть риск быть неправильно понятым Америкой. Необходимо все обдумать. Я благодарен Вам за подробные сведения и Ваш совет. Вопрос неприятный, поскольку приходится относиться к собственной важности слишком серьезно, к тому же я без удовольствия разрываю отношения, если однажды уже принял в чем-то публичное участие.

Я счастлив, что Вы довольны моим предисловием для книги Милоша. Снова должен искренне поблагодарить Вас. Вы перевели его, как будто у Вас было на это время. Я написал предисловие по просьбе Жанны Эрш, которой я никогда не могу отказать, поначалу неохотно, но позже с волнением и удовольствием. Несмотря на то что Ваши слова стали для меня отличной подготовкой, книга тем не менее показалась мне свежей, поскольку Милош пишет очень конкретно, с явной долей психологизма, на которую способен лишь тот, кто видел все своими глазами и мог и должен был выбираться сам.

Я счастлив успеху Вашего мужа в Бард-колледже. Философия становится популярной – и это гораздо важнее, чем удовлетворенность коллег-философов. Надеюсь еще услышать о его работе в будущем.