Планеты с тёмными именами (СИ)

Я согнулся и мощная рвота сотрясла меня до основания, Меня практически вывернуло наизнанку; всё, что я ел, всё, что я пил, всё, чем я жил до сегодняшней ночи оказалось во вне, оказалось извергнутым за ненадобностью. Да, я проблевался самым фундаментальным образом. Наверное я чем-то отравился - протухшими харчами Восточной Европы или даже ею самой - но мне тогда казалось, что я теряю связь с Мирозданием. Вытерев рот рукою, я поднял голову. Надо мной блистал крупно посоленный кусок космоса. Он вполне мог сойти за шмат свежего мяса: тяжёлого, плотного, кровоточащего. Не иначе, как свинина. Но отвращение уже схлынуло, рвотный позыв исчез, я больше не боялся, что меня вывернет: я, кажется, начал привыкать к Восточной Европе.

Краем глаза я заметил, как небо полоснули световые столбы - громыхающий трактор с прицепом подкатил к берегу затоки. Включённые фары выхватили из темноты фигурки людей и то что осталось от Умбра: хорошо освещённый участок хребта и изогнутые корабельные рёбра. Почти нетронутой возвышалась одна голова, могучая и твёрдая, более похожая на посмертную маску с лица умершей рыбы. Ещё недавно, несколько часов назад, живой и наводящий ужас сом окаменел. Суетящиеся вокруг него царёчки природы испытывали последний и неподдельный восторг. Они вернули себе то, что принадлежало им по праву рождения, они отмстили рыбе за свой маленький человеческий страх. Всё вернулось на круги своя, поколебленные устои были вновь утверждены. От прошлого смятения, словно памятник, осталась только эта куча белых костей. Всё что не обобрал человек, обглодают собаки и доклюют негордые птицы.

Женщины усердно подтягивали мешки к трактору. Помогая друг другу, они грузили их на прицеп, потом взбирались сами и, усевшись каждая на свои мешки, оживлённо ждали когда транспорт дёрнется в обратный путь. Среди них где-то там в общей расшумевшейся куче, сидя на своих безобразных мокрых мешках, находилась и Валерия. Я не мог разглядеть её с такого расстояния: в толстых душегрейках и в широких ватных штанах все бабы были одинаковыми. Это были схематичные женщины, женщины в общих чертах, потерявшие свою индивидуальность, представительницы своего пола - целый прицеп некрасивых, туго спелёнутых, женских символов.

Песня захлебнулась, умолкла, как будто кто-то пресёк её единым махом. Оглушительно застрекотавший трактор, резко рванулся с места. Бабы опасно дёрнулись на своих мешках, чуть не повыпадав за борт. Сопровождаемые грохотом, они уплывали в темноту всё более и более абстрактные. Прощай Валерия - типичная тёлочка Восточной Европы, неумытая, во всём ограниченная бабёнка. Нам никогда не воплотится в действительных мужчину и женщину, ты для меня навсегда останешься только символом. Железный прицеп, подпрыгивая на ухабах, увозил от меня твою плоть и кровь.

Я почувствовал дикое опустошение, как после полового акта. Я чертовски устал и кажется вздремнул, ненадолго, но достаточно чтобы увидеть сон. Мне приснился конопатый рай детства. После того что я здесь увидел и пережил, у меня больше не было сомнений в божественном происхождении своего детства. Более того: это был стопроцентно западноевропейский рай. Рай сопливый, ухоженный и подловатый, но всё равно это был он - Рай. Тот рай, который я уже никогда не забуду, и не в последнюю очередь именно благодаря его слащавости и тщательно скрываемому двоедушию. Я узнал его по родимым пятнам на тающих девичьих бедрах, словно обсыпанных изюмом. Наверное другого рая не бывает. Не бывает рая честного, бескомпромиссного и прямого, как удар в нос. И счастливой жизни тоже не бывает, не бывает её честной, без уловок, без двурушничества и гнильцы. Такую её я и застал во сне - раздетую и пустую, но даже без трусов она величественно соблюдала этикет.