Платье королевы

– Хорошая тренировка перед рождением ребенка, – улыбнулся Беннетт. – Я и раньше спал очень чутко.

Руби, насколько могла, подалась вперед и сосредоточила внимание на Мириам.

– Каз почти ничего о вас не говорит. Мы знаем только то, что вы француженка.

– Я вышивальщица, – сказала Мириам. – Работаю у Нормана Хартнелла.

– Неужели? Значит, вы…

– Нет, Руби, – прервал ее Уолтер. – Не делай такое лицо. Никаких вопросов о королевской свадьбе. Вообще.

– Хорошо. – Руби улыбнулась. – Я бы не стала спрашивать. Не сомневаюсь, что вам запрещено разглашать подробности.

– Спасибо.

– Тем не менее у вас интересная работа. Трудно ли научиться вышивать?

– Столько времени прошло, – начала Мириам и осеклась. Прошло всего восемь лет, не так уж много. А казалось, целая жизнь. – Я стала подмастерьем в четырнадцать, и тогда вышивать мне совсем не нравилось. Может, потому, что я впервые была вдали от семьи, и я… Не знаю, как это по-английски. J’avais le mal du pays.

– Тоска по дому, – подсказал Беннетт.

– Да. Много ночей я плакала и мечтала поехать домой, спать в своей кровати.

Вдали звякнул колокольчик.

– Нас зовет Кук, – объяснила Руби. – У нее больные ноги, а звонить в колокольчик проще, чем ковылять из кухни. Хотя лично я иногда чувствую себя ковбоем на ранчо.

Столовая походила на остальные комнаты. На столе их уже ждали тяжелые серебряные приборы, бело-голубой фарфор, кружевные баттенбургские салфетки вместо скатерти и в центре сверкающая хрустальная чаша с узором из белых хризантем. Обед начался с супа из протертых овощей, затем подали дичь с тушеными грибами и луком-пореем. Десерт напомнил Мириам сладкие французские гренки, только вкус у него был насыщеннее и слаще.

– Хлебный пудинг, – пояснила Руби. – Любимое блюдо Беннетта. Готова спорить, на него ушел весь наш запас яиц.

Мириам было приятно слушать, как Уолтер и Беннетт обсуждают последние события в мире, как Руби то и дело вставляет несколько слов, и восхищаться очевидной привязанностью, которую испытывали эти трое друг к другу.

После обеда Уолтер и Беннетт остались, чтобы помочь Кук убрать со стола и вымыть посуду. Мириам тоже принялась собирать стаканы, но Беннетт тут же их отобрал.

– Гости не имеют права работать – так принято в нашем доме. Вы можете составить Руби компанию в гостиной или прогуляться в саду. Обещаю, собаки вас не потревожат.

Как бы Мириам ни хотелось провести время с Руби, ей требовались несколько минут уединения.

– С удовольствием посмотрела бы на сад. Куда мне идти?

– Дверь в конце коридора. Чем дальше от дома, тем гуще заросли.

Сад, с трех сторон ограниченный стенами дома, был разбит на ровные грядки овощей и зелени. Плетистые розы с увядающими цветами взбирались по кованым решеткам, установленным в середине каждого участка сада, а вдоль южной стены росли шпалерные фруктовые деревья. Мириам обошла весь сад, разглядывая цветы и травы, а затем встала в центре, повернув лицо к солнцу, чтобы вдохнуть аромат зелени.

Подошел Беннетт.

– Тут красиво, – сказала она.

– Дело рук моей матери, вдохновленной воспоминаниями о детстве в Нормандии.

– Так вот почему у вас нет акцента!

– Маман была непреклонна. Дома разрешался только французский. В итоге это сослужило мне хорошую службу. – Беннетт поймал ее взгляд. – Во время войны я был во Франции. Видел ужасные вещи. Вряд ли я когда-нибудь смогу их забыть.

Она кивнула, не совсем понимая, к чему он ведет.

– Думаю, вам довелось видеть что-то похуже. И пережить.

– Как вы узнали?

– Догадался. Я уважаю ваше решение не говорить о прошлом. Однако если и есть место, где можно говорить, это наш дом.

– Я хочу ему рассказать. Правда.

– В нем нет ни капли ненависти. Совсем. Впрочем, вы это уже поняли.

– Уолтер очень важен для меня, – прошептала она. – Он стал мне дорог.

– Понимаю. И все же вам… Привет, Каз! Не слышал, как ты идешь.

– Да, вы двое улизнули втихомолку. – В руках Уолтер держал пальто Мириам. – Пойдем на прогулку? Кук заверяет, что скоро быть дождю.

– Отличная мысль, – поддержал Беннетт. – Я бы к вам присоединился, но мне нужно следить за Руби. Ей по лестницам не подняться.

Уолтер повел Мириам вниз с холма через заросшую буками рощу на луг, пересеченный тропинками. Они шагали молча, солнце грело им спины, и через несколько минут Уолтер взял ее за руку.

– О чем вы с Беннеттом болтали?

– О Франции. О войне.

– Так я и думал. – Он на мгновение стиснул ее руку. – Когда тебя напугали собаки, ты сказала, что раньше их любила. Раньше.

– Да. До того, как меня арестовали. До заключения в Равенсбрюке.

– Там держали собак для охраны, – процедил сдавленным голосом Уолтер. Он зол, догадалась Мириам, так зол, что едва может говорить.

– Да. – Они шли дальше, и она поняла, что нужно рассказать ему остальное. – Ты должен знать еще кое-что. Я еврейка.

Он еще сильнее стиснул ее руку и не отпускал.

– Я подозревал.

– Почему? – Как вышло, что Уолтер совсем не удивился?

– Детектив из меня неважный. Но ты говорила о бабушкиной курице по пятницам. И твое имя. Мириам – не совсем типичное имя для католички. Прибавил твое молчание о жизни до войны и догадался.