Платье королевы

– Почему ничего не сказал?

– Не хотел давить. Ждал, когда ты решишь открыться.

– И тебе все равно?

– Правильнее спросить, не мешает ли это мне. Тогда я отвечу: нет, не мешает. Однако мне не все равно. Даже очень.

– Я не понимаю.

– Твое происхождение – часть тебя. Как я могу узнать тебя по-настоящему, не зная, что ты еврейка?

Уолтер прижал ее руку к своей груди и крепко обнял Мириам. Он ждал, пока она выплачется, а когда рыдания сменились редкими всхлипами, протянул ей мятый носовой платок.

– Клянусь, он чистый.

Она вытерла глаза и высморкалась, а затем снова взяла его за руку.

– Ты не против еще немного прогуляться?

– Конечно, нет. Может… хочешь рассказать мне о своей семье? Где ты выросла?

– В Коломбе, недалеко от Парижа. У нас был маленький домик на улице Серизье. Родители матери жили на соседней улице.

– Значит, дружная семья.

– Да. – Помолчав, Мириам спросила: – Ты слышал о деле Альфреда Дрейфуса?

– Конечно.

– По словам отца, именно тот судебный процесс заставил его родителей сделать выбор. Они могли быть либо французами, либо евреями. И выбрали Францию. Отец, полагаю, тоже. В нашем доме ничего не напоминало о нашем происхождении.

– Понятно.

– А родители матери были набожны. Пока я росла, каждую субботу в их доме проводился Шаббат, и бабушка подавала ту самую курицу. Мое самое любимое блюдо.

– Что случилось потом?

– Бабушка умерла, когда мне было двенадцать. Субботние ужины прекратились. Отец за нас боялся. Мы видели, что происходит в Германии.

Уолтер взял ее руки, накрыл своими большими ладонями, и Мириам почувствовала себя в безопасности. Она открыла ему дверь в свои воспоминания – ровно настолько, чтобы Уолтер увидел лицо ее отца и написанный на нем страх. Ради нее Уолтер проглотил это знание словно яд.

– Ты покинула дом родителей в четырнадцать лет. В каком году?

– Весной тридцать восьмого. Папа постоянно твердил, чтобы я никому не рассказывала о своей семье. Я ему возражала.

– А после начала оккупации?

– Провели перепись. Французских евреев пересчитали, переписали наши адреса. Папа этого ожидал, потому что его предупредил друг, работавший в полиции. Отец неожиданно приехал в Париж, ждал меня у дома, а потом отвел в кафе и рассказал, что нам грозит. Они с мамой не могли избежать переписи, их в городе все знали. Кроме того, им нужно было заботиться о дедушке, который уже не перенес бы переезд.

– Тебя тоже внесли в перепись?

Мириам покачала головой.

– Отец сделал мне фальшивые документы. Я стала Марианной Дессен, родившейся в небольшом городке в провинции Овернь. Когда-то мы ездили туда, поэтому я немного помнила те места. Отец велел мне уйти из мастерской «Maison Lesage» и найти другую работу. Или постараться уехать из Франции.

– Трудно было найти новое место?

– Ничуть. Через неделю я устроилась в «Maison Rébé», сменила жилье, и меня не внесли в перепись евреев. Я никогда не носила звезду. Я врала. Я пряталась. И больше никогда не видела свою семью.

– И выжила, – проговорил Уолтер, вытирая глаза другим платком, таким же мятым, как первый.

Они вернулись в сад. Уолтер усадил Мириам на каменную скамейку, и только тогда она поняла, что вся дрожит. Уолтер обнял ее за плечи одной рукой, а второй сжал ее ладони. Всех этих слов она никогда не произносила вслух. Она так устала держать их в себе.

– Только после войны я выяснила, что с ними стало. В сорок втором году их арестовали. В июле. И отправили на велодром «Вель д’Ив», что в центре Парижа.

– А потом? – прошептал Уолтер, прижавшись щекой ко лбу Мириам. Он склонился над ней, защищая, как мог.

– Вряд ли я когда-нибудь узнаю. Вероятно, этапировали в Освенцим.

– Дорогая моя. Мне так жаль, что не передать словами.

– Я вижу велодром во снах. – Мириам торопилась вытолкнуть слова, сбиваясь и хрипя. – Хотя я там никогда не была. Ни до войны, ни после. Я вижу велодром и тысячи людей, которые там погибли. Папа, мама, дедушка… Они понимали, что их ждет.

Его руки так крепко обняли Мириам, что стало трудно дышать.

– Я думаю об этом постоянно. Как все происходило. Сначала на велодроме, потом в лагерях. Дорога смерти на восток. Я вижу их, они приходят ко мне – через время, через расстояние. Чтобы я стала их свидетелем, стала их голосом, чтобы я могла открыть миру правду.

– И ты расскажешь? – прошептал Уолтер.

Она так много ему сказала. Несомненно, он поймет, что она задумала сделать. Задумала сотворить.

– Есть задумка… Мне нужно тебе показать, это очень сложно выразить словами. Мы можем вернуться в дом?

– Конечно.

Уолтер отвел ее в библиотеку, где Мириам вынула из сумки сверток, с которым не расставалась уже несколько недель.