Но хуже всего были их ноги в тонких нейлоновых чулках, лишь до колен закрытые тёмно-синими юбками. Вот он, неприкрытый разврат Запада, о котором его многократно предупреждали наставники. Мусаид отворачивался к иллюминатору всякий раз, когда в поле зрения оказывалась одна из этих дочерей греха, и стискивал зубы, стараясь скрыть своё возмущение.
Самолёт приземлился в Даллесовском аэропорту вблизи Вашингтона. Пройдя паспортный контроль и таможню, Мусаид вышел в зал ожидания. То, что он увидел, повергло его в шок. Он не знал куда спрятать глаза, застыв на месте, как будто ноги его приросли к полу. Куда бы он ни посмотрел, взгляд его натыкался на длинные голые женские ноги, открытые руки и плечи, коротенькие маечки, не прикрывавшие животы.
Мусаиду ещё никогда в жизни не приходилось видеть эти части женского тела. Там, на родине, все женщины, молодые и старые, не смели выйти из дому без паранджи, с головы до пят закрывавшей их от посторонних взглядов, и без сопровождения родственника мужского пола. В такси женщины ездили исключительно в багажнике. И это было правильно. Женщина должна принадлежать своему мужу, а не выставлять себя напоказ взглядам чужих мужчин.
Немного оправившись от потрясения, Мусаид заметил, что некоторые из встречающих держат в руках плакаты, на которых написаны имена. На одном из них он увидел своё имя. Его встречал сын имама местной мечети, Фавзи.
— Я хорошо понимаю твоё возмущение, — говорил Фавзи, пока они ехали в автомобиле. — Это совсем другой мир. Я приехал сюда, когда мне было только тринадцать, и испытал такой же шок, как и ты.
И знаешь, что самое-самое страшное? Это то, что этот мир греха так агрессивен. Он стремится к экспансии. Они хотели бы распространить свой образ жизни на всю планету и взять все государства под свой контроль. Это и называется глобализацией. Ты знаешь о том, что в Турции женщины уже не носят головные платки? А здесь, в Америке, уже давно восторжествовал феминизм.
— Что такое феминизм? — не понял Мусаид.
— Это означает власть женщин, — криво усмехнулся Фавзи, — в этой стране женщина может сделать с мужчиной всё, что ей захочется. Если мужчина слишком пристально разглядывает женщину, она может обвинить его в сексуальном оскорблении. Тогда мужчину могут арестовать, подвергнуть штрафу или даже посадить в тюрьму. Спрашивается, зачем же эти стервы так оголяются, если не хотят, чтобы мужчины на них смотрели? Это просто неприкрытая провокация.
Так что будь осторожен — лучше не смотри на них совсем. И не вздумай прикоснуться к одной из них. Она может тут же обвинить тебя в попытке изнасилования и тебе никогда не удастся доказать обратное.
— О, Аллах! — застонал Мусаид, — как можно жить в таком мире? Здесь всё перевёрнуто с ног на голову.
— Именно так, — подтвердил Фавзи. — Я не знаю, почему Аллах до сих пор не разрушил этот мир. Но у них сила. У них более совершенное оружие, и они в погоне за своими прибылями высасывают нашу нефть и скупают по заниженным ценам принадлежащие нам полезные ископаемые.
— Что за мужчины, которые позволили женщинам подчинить их себе? — с негодованием воскликнул Мусаид.
— Мало того, — отозвался Фавзи, — к нам, настоящим мужчинам, воспитанным в духе ислама, они относятся враждебно и с нескрываемым презрением. Тебе ещё предстоит это почувствовать на себе. Эти шармуты отдают своё тело слабым американским парням при любом удобном случае, а нас, настоящих мужчин, за людей не считают.
Ночью Мусаид долго ворочался в своей постели и никак не мог заснуть. Его преследовали образы развратных девиц, одетых в миниатюрные штанишки и коротенькие юбочки, выставляющие напоказ длинные голые ноги. Торчащие вперёд женские груди в кружевных лифчиках, бретельки которых бесстыдно выглядывали из-под ничего не прикрывающих маечек. Прозрачные блузки на более зрелых женщинах выглядели ещё более соблазнительно и греховно.
Наконец сон одолел, но он вскоре опять проснулся, испытав во сне неконтролируемый оргазм. Трусы на нём были мокрыми от спермы. Мусаид вскочил и, стараясь ступать как можно тише босыми ногами по паркетному полу, направился в ванную комнату.
— Только бы никто ничего не заметил, — билась в голове одна мысль. — А то ещё кто-нибудь подумает, что он мастурбировал. С недавних пор дома это считалось страшным преступлением, за которое полагалась смертная казнь.
Полтора месяца Мусаид отчаянно боролся с собой. На лекциях он не сводил глаз с преподавателя, старался сконцентрировать своё внимание на его словах, но всё чаще ловил себя на том, что не понимает их смысла. Проклятые голые ноги и торчащие вперёд груди окружающих его студенток всплывали в его горячечном воображении. И не было в этой безбожной стране мальчиков-школьников, с которыми он мог бы снять распиравшее его изнутри сексуальное напряжение.