Плюс минус 30: невероятные и правдивые истории из моей жизни

Несмотря на разудалое наше времяпрепровождение, учились мы довольно сносно, как-то даже относительно легко проскакивая зачеты и экзамены. Единственным серьезным «затыком» на первом курсе была начертательная геометрия. Почти все в институте сдавали ее как минимум со второго раза. Говорят, были какие-то отличницы, которые сдавали начерталку с первого раза, но, поскольку их никто не видел, думаю, что это слухи.

Дело не в том, что это был уж какой-то сверхсложный предмет, нет. Дело в том, что начертательную геометрию у нас преподавала баба Зина. Не знаю, как ее звали на самом деле и было ли у нее вообще отчество, все звали ее баба Зина, и все. Когда мы поступили в институт, ей было, наверное, лет восемьдесят или девяносто. Когда мы окончили, ей было столько же. Во всяком случае, внешне она не изменилась абсолютно. Уверен, что если я сейчас, через сорок пять лет, снова зайду в институт, ей будет тоже девяносто. Она застряла во времени и в нашем институте навсегда. Это была маленькая сухонькая седая старушка, которая передвигалась совершенно бесшумно, как будто скользила по воздуху. Если мимо нее кто-нибудь пробегал, она начинала колыхаться, и иногда ее разворачивало в другую сторону. Куда она и шла как ни в чем не бывало. Она появлялась рядом как-то неожиданно и вдруг прямо из пустоты, как ведьмочка из тумана. Баба Зина при жизни уже жила в другом измерении, в котором, кроме законов начертательной геометрии, других законов не существовало вовсе. Я думаю, что она преподавала начертательную геометрию еще древним грекам. И ей тогда еще было девяносто. Она никогда не повышала голоса. Никогда ни на кого не сердилась и никогда не меняла своих решений.

Вот она брала в руки твою эпюру. Такой стандартный лист ватмана А2, на котором ты уже в десятый раз разноцветной тушью вычерчивал следы некой линии на плоскости. Лист обязательно должен был быть обрамлен разметкой. Линии разметки ни в коем случае не должны были отступать от края листа больше чем на пять миллиметров. В правом в нижнем углу должен был быть вычерчен штамп с указанием твоих фамилии, имени и отчества, факультета и номера группы. Штамп тоже должен был быть стандартным, миллиметр в миллиметр. Все это, кроме самого чертежа, баба Зина измеряла самолично и тщательно. И так все десять раз. Десять раз она перечеркивала твои политые слезами и по́том «кривые» и отправляла на переделку. На одиннадцатый раз, после того как она час разглядывала твой чертеж через лупу, после того как тебя уже раз тридцать бросало то в жар, то в холод при каждом ее вздохе, наконец раздавалось долгожданное:

– Ну, что же, Якубович, хорошо… Только вот в этом месте, где ваша фамилия, буква «Я» пишется не так…

И она брала красный карандаш и, прорывая насквозь ватман, исправляла букву «Я» в штампе.

– Это не имеет значения, но надо, чтобы было как надо. Все хорошо, но это надо исправить. Хотела поставить вам четверку, но не могу… Следующий!

И это был только зачет. А еще был экзамен.

Почему ее не убили, не знаю. Думаю, это было бессмысленно. Ничего бы не вышло. Баба Зина была бессмертна. Самое удивительное, что она умудрилась не только вбить нам в башку эту науку, но даже в некотором смысле заставила полюбить свой предмет.

Поскольку жила она вне времени и вне пространства, сдавать и пересдавать можно было когда угодно. Хоть днем, хоть ночью, хоть двадцать раз, лишь бы давали направления в деканате.

Лично я сдал начерталку тридцать первого декабря. Тридцать первого декабря мы вошли в аудиторию на первом этаже здания МИСИ на Шлюзовой набережной. Мы – это я и еще трое таких же «галерников». Мы пришли пересдавать начерталку. Баба Зина сидела перед ними за столом и глядела в вечное. Мы сидели напротив нее и маялись над билетами, проклиная бабу Зину, начертательную геометрию и все высшее образование вообще.

Баба Зина не знала, что такое Новый год и чем он отличается от старого. Ей было все равно. Она исчисляла время веками. Она могла так сидеть до следующего тысячелетия.

Я вошел в аудиторию в одиннадцать утра. Я вышел оттуда в семь вечера, мало соображая, какой сейчас год. В девять с копейками я был дома. В десять мы сели за стол. Без трех минут двенадцать я встал, снял с елки ватного зайчика и на его место повесил свою зачетку с автографом бабы Зины. А потом взял бокал и выпил за здоровье тех, кому предстояло встретиться с ней в новом году.

Генашка сдал начерталку со второго раза. Он бы не сдал ее вообще никогда. Он и начертательная геометрия находились на расстоянии миллионов световых лет друг от друга и никогда бы не встретились, если бы не баба Зина. Но ему повезло. Она ушла за чаем. И он успел достать шпаргалку и списать половину. Она пришла со стаканом на блюдечке. Поставила его на стол, сверху на стакан положила бумажку, а на бумажку конфетку.

– Хазанов, вы готовы?

– Можно, я еще?..

– Хорошо…

И она ушла за вторым стаканом. И он успел списать вторую половину и чего-то там начертить даже. То есть у него было все.