Площадь Борьбы

В принципе, как и все советские люди, Даня не любил торгашей, спекулянтов и так далее. Он помнил это чувство со времен Гражданской войны — «мешочники», называли их тогда, на самом деле это были крестьяне, которые пытались прокормить свои семьи, путешествуя часто без билетов на крышах вагонов, они вызывали у людей всеобщую ненависть и подозрение, часто их грабили, убивали, но они упорно возили на рынок, кто чем был богат — сало, муку, копченую рыбу, хмурые, затравленные, готовые на все что угодно, чтобы только выжить…

Он, тогда молодой и посвященный в великие тайны строительства новой жизни, вообще не понимал, как можно наживаться на голоде других — ну ладно, сам жри, семью корми, соседям, я не знаю, помогай, но наживаться на беде? Потом, попав в хлебозаготовительную контору, он взглянул на это иначе.

…Все это куда-то давно ушло, сгинуло, одна волна бесконечных улучшений и прекрасных преобразований сменялась другой, пока все не уперлось в войну, и кто бы теперь знал, как искал, как надеялся Даня найти на рынке, раскинувшемся на грубо сколоченных деревянных столах, вот этих прежних «мешочников», этих злых крестьянских торговцев — была ему нужна всего лишь курага, но она для него теперь была на вес золота.

Здесь было мясо, был хлеб, иногда масло и молоко, все втридорога, крупа, мука, овес, гречка, табак — все по баснословным ценам, но в основном торговали старьем — старые башмаки, тут же сидели сапожники и ставили новые подметки, резали каблуки.

Ничего похожего на прежний рынок, конечно, не было.

Даня тем не менее не торопился уходить. Он понимал, что такой товар — сушеные фрукты, абрикосы — нужно поискать, да и к тому же ему был нужен целый мешок, а это в принципе уже состояние, которым он, конечно же, не обладал.

Он начал разговаривать с людьми.

— Неужели ничего такого не привозите? — ожесточенно спрашивал он узбека в грязном халате, который сидел на разломанном табурете у мешка с воблой.

— Привозим, конечно, — сказал узбек. — Колхоз же работает. Но все через торговую базу, уважаемый. Все для правительства.

— Для кого? — не понял Даня.

— Для правительства, уважаемый… — вежливо пояснил узбек.

Даня посмотрел на узбека.

Тот сидел, улыбаясь. Странно вообще, как его пропустили в Москву. Строгие посты, город в кольце оцепления, комендантский час. Но он же проехал!

— А еще тут твои есть? — вдруг вяло спросил Даня.

— Посмотри вон там, — лениво махнул узбек рукой в сторону Сандунов, и Даню осенило.

Медленным шагом он дошел до середины бульвара и там увидел кучку людей в халатах.

— Салям, уважаемые! — сказал он вежливо.

Они обернулись.

— Помощь ваша нужна…

Узбеки внимательно смотрели на него. Один улыбнулся одобрительно. Сверкнул золотой зуб.

— У меня дочь… На сносях, ребенка ждет… Ей доктор прописал… Сушеный абрикос, курага. Не знаете, где достать?

Они зацокали, стали быстро разговаривать друг с другом.

Один сказал:

— Дорого уважаемый, очень дорого сейчас абрикос.

— Я заплачу… — сказал Даня.

— Ну хорошо.

Подошел еще один узбек, уже в цивильном костюме.

У всех узбеков под халаты были подоткнуты шерстяные кофты, на ногах что-то вроде валенок.

Этот был в ботинках и пальто.

— Пойдем, — сказал он. — Деньги с собой?

— Да… — твердо ответил Даня.

Они долго шли, и Даня уже не знал, что это все значит и куда они идут, но минут через двадцать они зашли с черного хода в «Метрополь», и Даня оказался на кухне ресторана, где его встретил еще один узбек, по виду повар.

— Сколько нужно тебе, уважаемый? — четко спросил он.

— Сколько можете дать? Килограмм?

— Полкило могу. Только для твоей дочери.

И назвал сумму, которая была у Дани. Назвал ровно, до рубля.

Это был какой-то знак свыше.

— Через неделю могу прийти? — спросил Даня, забирая кулек и отсчитывая купюры.

Они еще посовещались на своем языке — с тем, в пальто и ботинках.

— Приходи. Спроси Сулейманова, Сулеймана Владимировича. Это я.

Теперь Даня шел по центру города — мимо ЦУМа, мимо Малого и Большого театров, в толпе прохожих, бережно держа в руках кулек с курагой.

Он, конечно, не знал, поможет ли курага ребенку перевернуться во чреве, но так же, как и вся семья, верил в ее волшебную, целебную силу.

Что-то было во всем этом сказочное, и он улыбался. Улыбался сам себе, не по обязанности, а сам себе, это было с ним впервые за долгое время.

Слава богу, что они вернулись во второй половине сорок третьего года, когда появился ленд-лиз. Эти банки с американской тушенкой, консервированной ветчиной, эта кукурузная крупа и яичный порошок, который можно было перевозить в мешках, многих спасли от голодной смерти в те месяцы.

Москва сидела на голодном пайке.

Первые вернувшиеся из эвакуации жители горько пожалели о том, что так поторопились. Конечно, и в эвакуации было несладко, но здесь было плохо совсем.