Площадь Борьбы

Да и был ли ее отец настоящим немцем?

Однако всякий раз, увидев милиционера на улице, она переходила на другую сторону. Скрип садовой калитки повергал ее в ужас. Соседей (кроме Дани) она боялась. На работе смотрела на своих коллег с недоверием.

Но самым главным, самым невероятным ее страхом — был страх, что Лёшеньку у нее заберут.

В апреле сорок второго ежедневные немецкие налеты превратились сначала в еженедельные, потом в одиночные, случайные, а потом и вовсе сошли на нет (последний был в марте сорок третьего). Тем не менее светомаскировка, комендантский час, строжайшая военная дисциплина на работе — все соблюдалось неукоснительно, как завещал Сталин в той самой речи на «Маяковской». И в том числе Москву продолжали упорно очищать от детей. Рук у милиционеров на всех не хватало, но поскольку Лёшенька был прописан и даже продолжал посещать школу, к ней повадилась ходить настойчивая девушка из санитарной дружины МПВО. Лёшенька числился у нее в каких-то бумагах, и она уговаривала отправить его вместе со всеми в интернат, на Волгу. Это была настоящая комсомолка с толстой короткой косой, твердым взглядом и веселой улыбкой на устах, тот тип, которого Зайтаг всегда опасалась пуще всего, и она «проводила работу», с жалостью глядя на сиротский быт Светланы Ивановны и на ее «безмужнюю» и бесперспективную жизнь: ну что он тут у вас, Светлана Ивановна, говорила она, садясь в телогрейке посреди комнаты на стул, ну, право слово, вы же сознательный товарищ, в библиотеке работаете, в идеологическом учреждении, характеристика у вас по службе хорошая (она и это знает, удивлялась про себя Зайтаг, или привирает, в доверие хочет войти), зачем же вы так, ну, право слово, детям сейчас лучше в коллективе, тут опасно, тут холод, вы же знаете, смотрите, у вас в комнате температура-то всего одиннадцать градусов, а он как? А там, в интернате, там ребята, там тепло, там учителя хорошие, и главное, дети в безопасности… Я знаю, я все знаю, отвечала Зайтаг устало, он уедет к родственникам на Урал, скоро уедет. Ну смотрите, сурово говорила напоследок девушка с толстой косой на затылке, я и участкового могу привести в следующий раз. Но через месяц все повторялось снова, и никого она с собой не приводила, только пугала…

Лёшенька, меж тем — с сорок первого по весну сорок второго — сильно вытянулся, похудел, на лице ясно проступили прыщи, а на теле то и дело возникали фурункулы, которые Светлана Ивановна страстно лечила с помощью народных средств и жирной пищи. Жирную пищу она тайком выменивала на последние теплые вещи — мамины платки, папины сюртуки, их она доставала из огромного сундука. Сундук мешал проходить в кухню, но оказался так же важен во время войны, как примус и буржуйка, от сала пользы не было, а вот масло и какая-нибудь там морковь иногда давали небольшой результат, и фурункулы отступали на время; вообще Лёшенька чем только ни болел: у него ныли зубы, саднило в правом боку, он астматически задыхался, что приводило ее в ужас, и какал кровью, от чего она чуть не валилась в обморок. Если взрослые во время войны перестали болеть совсем, то дети болели много, но несмотря ни на что, из тихого и податливого, болезненного мальчика он постепенно превращался в мужчину, безусловно похожего на Терещенко.

Он с ней не ругался, Лёшенька, он по-прежнему переживал все ее перипетии, в основном, молча, отстраненно, но смотрел на нее с любопытством, довольно холодным, и в комнате порой повисало тяжелое ожидание, она пыталась разрядить его, это ожидание, шутками, но она не была мастерицей на это и все больше, все яснее понимала, что Лёшенька враждебно осознает, что с ними что-то не так и что они живут неправильно.

Однако уезжать из Москвы в какой-то интернат, конечно, он тоже не хотел.

Однажды она пришла домой с работы, Лёшенька сидел нахохлившийся, напуганный, а в кухне пила чай девушка с толстой косой и веселым взглядом, та самая «санитарная» комсомолка, она сказала, что ей все надоело, что ноги у нее не казенные и терпение иссякло, что у нее есть приказ неработающих подростков без надобности в Москве не держать, что она вот сейчас идет за дежурным патрулем и заберет его силой. По ее сбивчивой, неясной речи было понятно, что все это личная инициатива, ничего больше, но Светлана Ивановна испугалась, и когда комсомолка ушла, срочно побросала в чемоданчик смену белья, и они с Лёшенькой скрылись на целых три дня у Куркотина. Забавно, что Куркотин жил как раз в кооперативном доме на Площади Борьбы, именно там, куда грозилась отправиться за дежурным патрулем девушка с косой.

А когда комсомолка появилась вновь, Зайтаг сказала, что мальчика она все же отправила к тетке на Урал, в город Березники, все нормально, он теперь будет там. И что телеграмму о прибытии она ей предъявит в свой срок.

— Да я тебя насквозь вижу, — разъяренно бросила комсомолка. — Ребенком прикрываешься, мразь.

И хлопнула дверью.