Площадь Борьбы

Части МПВО брали количеством и четкой организацией — они мчались по телефонному звонку в разбомбленный район, человек сто сразу, не дожидаясь окончания тревоги, приступали к разбору завалов, кирпичи и обломки стен складывали на носилки, вручную, и относили в кучу, кучу огораживали аккуратной сеточкой (утром эти обломки вывозил грузовик), а в это же время санитары вытаскивали раненых и убитых, саперы — осматривали место (очень часто бомбы не разрывались, и огромные фугаски отвозили за город на грузовиках), пожарные — тушили огонь.

Это была тяжелая рутинная работа, совсем не женская, в кромешной тьме, с приглушенными воплями и стонами, жуткая и безобразная, но кто-то ведь должен был ее делать.

А днем она спешила в Историчку.

Спала урывками. Иногда прямо на работе, если не было посетителей.

Огромные разрушения были везде, в самых разных районах Москвы. Больше всего ее поразила гибель людей в бомбоубежище в районе Мытной улицы. Фугасная бомба пробила четыре наката, бревна, мешки с песком и попала в бомбоубежище. Погибли все. Там было много детей. Но такое случалось редко — чаще людей вытаскивали из-под обломков зданий еще живыми.

Особенно страшен был удар в районе Овчинниковской набережной, осенью, совсем рядом с Кремлем.

Старые дома разнесло в щепы даже в соседнем Руновском переулке, она стояла и плакала, не понимая, что ей делать, — здесь никого не осталось в живых.

Они возвращались в свой подвал и снова ждали вызова.

…Однажды, уже под утро она, разбирая кирпичные обломки заледеневшими, почти обмороженными руками в старых перчатках (казенные никуда не годились), встретила взгляд раненого на носилках — и упала без чувств.

Удивительно, но это был точно такой же цепляющий и уводящий за собой взгляд — как тогда у Сталина, как у той женщины на улице, когда Зайтаг показалось, что она попала в незнакомое место; как у инженера Терещенко, когда он однажды проезжал мимо нее на трамвае, а она бежала за ним, стараясь обратить на себя внимание, махала портфелем, кричала, а он — посмотрел ей в глаза и не узнал.

Этот взгляд раненого, раздетого догола, как будто уносил ее отсюда, в другое место, и она упала.

Ее принес домой какой-то офицер-сапер. Все тогда испугались, а он узнал адрес у старшего по отряду и довез на своей машине.

Ждал, сидя у постели, когда она очнется.

— Вы в порядке? — ласково спросил он.

— Вы кто? — спросила Зайтаг.

— Кондратьев, — сказал он. — Вы потеряли сознание. Помните?

Вот так он появился в ее жизни. В тот первый раз Кондратьев попросил «временного убежища», просто переждать налет, а потом окончания комендантского часа.

— У вас что, нет пропуска? — удивилась Зайтаг.

— Нет, — уверенно соврал он. — Верней, на этой неделе кончился.

— Ну, давайте, я вам чаю сделаю, — сказала она и пошла на кухню, шаркая тапочками.

Все это было странно, конечно. Странен был он сам — крестьянский сын, с очень грубыми чертами лица, заскорузлыми, как сказала бы она, и жесткими, как его волосы, а между тем, он с удовольствием читал ее книги, сидя под настольной лампой, — то есть оказался вовсе не заскорузлым, а, напротив, интеллигентным человеком.

Их связь продолжалась примерно полгода. Она и подумать не могла, что все зайдет так далеко.

Началось с того, что он сказал ей:

— Вам больше туда ходить не надо.

— Куда, в дружину? — удивилась она. — Но это не вам решать.

— Почему? — иронически улыбнулся он. — Как раз мне. Нам обмороки на работе не нужны. Вы где работаете, в библиотеке? Ну вот и работайте. Не нужно себя гробить, не будет толку ни там, ни здесь.

…Кондратьев, собственно, был одним из начальников МПВО в то время — до июня сорок второго, пока его не призвали на фронт.

Он отвечал «за уборку территории», то есть за расчистку и уборку объектов, на которые упали бомбы. Ему подчинялись десятки тысяч людей.

Он объяснил Светлане Ивановне, что расчищают город подростки, женщины и старики. Трупов не так много, сказал он, могло бы быть гораздо больше, если бы не мы.

Она переспросила, что это значит, «если бы не мы».

— Ну… понимаете… — замялся он. — Это как бы не тайна, но… Просто наши дружины выезжают на место, куда попала бомба, сразу, как только получат сигнал. Не дожидаясь отбоя. Есть строжайший приказ: все должно быть убрано и расчищено к утру. Вот в Англии, например, там треть Лондона превращена в развалины, Ковентри снесен с лица земли. Я видел фотографии, это страшно. А в Москве, — гордо заключил он, — вы видели что-нибудь подобное?

— Жертв много? — несмело спросила она.

— Очень много, — спокойно ответил он. — Несколько тысяч. А война еще только началась. Бомбежки еще будут. И все-таки Москва живет, сопротивляется. Это главное.

Она подавленно молчала.