К концу колонизации немцы составляли половину населения Бранденбурга, Мекленбурга, Померании и Пруссии, где раньше доминировали другие этносы. С 1200 по 1400 г. к востоку от Эльбы появилось порядка полутора тысяч городов. Немцы переселялись с запада на восток, обзаводились там семьями, но при этом не порывали связей с местами, откуда росли их корни. Таким образом формировались большие социальные сети, образующиеся за счет родственных, дружеских и коммерческих связей множества бюргеров. Похожим образом обстояло дело в Британии, где английское влияние распространялось на кельтские области – Уэльс, Шотландию, Ирландию{938}
. Вне зависимости от степени жестокости колонизации этот процесс объективно способствовал вовлечению удаленных регионов в единую хозяйственную систему.Российский угол
Петр Мартир – итальянский историк, находившийся на службе католических монархов Фердинанда и Изабеллы, – писал в 1488 г., что «Испания осталась дальней комнатой обширного дворца, в котором Италия – гостиная, центр мира»{939}
. Если продолжить это образное сравнение, то про нашу страну можно, наверное, сказать, что она была совсем дальней дворовой пристройкой. Нарисованная выше масштабная картина сложных коммерческих связей и взаимозависимостей в европейской экономике позднего Средневековья и начала Нового времени помогает понять значение географической удаленности России для развития. По мере движения экономики к европейским окраинам интенсивность хозяйственных связей естественным образом затухала. Импульс, возникавший в Северной Италии, плохо доходил до некоторых регионов, поскольку на большом расстоянии не было смысла создавать серьезные производства, обслуживавшие европейский центр. Слишком значимы были транспортные проблемы для той эпохи, когда эффективно передвигаться на большие расстояния можно было лишь по воде. Существуют историко-экономические исследования, демонстрирующие негативное воздействие расстояния на торговлю, причем дело здесь, как выясняется, не только в росте транспортных издержек, но также в нехватке сведений и в культурных различиях{940}. Как справедливо заметил Роберт Лопес, распространение процветания в Европе было неравномерным, и разрыв между максимальным и минимальным уровнем благосостояния мог в период быстрого роста даже увеличиваться{941}.Это все трудно понять при взгляде на проблему из XXI в., когда миллиардные капиталы переводятся на другой конец света нажатием клавиши компьютера, когда самолет быстро доставляет людей в любую точку мира, где есть нехватка кадров, и когда товары день и ночь переправляются в контейнерах и вагонах по удобным магистралям. Но в эпоху коммерческой революции география в значительной степени решала, кому процветать, а кому оставаться в стороне от процветания. Отдаленный от мест массового спроса регион мог дать Европе продукцию своей естественной, природной специализации, но не более того.
С некоторой долей условности мы можем, следуя за логикой Броделя и Валлерстайна{942}
, представить экономику Европы в виде единой системы, состоящей из трех концентрических кругов. Внутри находится торгово-ремесленный центр: Северная Италия, Южная и Рейнская Германия, ганзейские города, Фландрия, большая часть французских регионов. Следующий круг – это аграрно-сырьевая база, регулярно обслуживающая центр: зерновые районы Польши и Литвы, земли Тевтонского ордена, Апулии, Сицилии; овцеводство Англии, Кастилии и Кампаньи; горнодобывающая промышленность Венгрии, Богемии и Швеции; рыболовная зона, расположенная по берегам Балтийского моря. И наконец, внешний круг включает в себя регионы, которые могли поставлять в европейский центр лишь отдельные товары, а потому были слабо привязаны к основным хозяйственным зонам. Регионы внешнего круга располагались на окраинах Европы: юг Португалии, Испанская Галисия, Верхний Арагон, Бретань, Корсика, Ирландия, Шотландия, Исландия, большая часть Скандинавии, Балтия и восточная часть Балкан. В этот же внешний круг входили и русские земли, отделенные от западной части Европы не только огромными расстояниями и плохими дорогами, но также расколом христианства, после которого все, что происходило в землях «латинской веры», воспринималось у нас с подозрением[78]. В частности, на православных землях невозможна была добровольная немецкая колонизация (как, скажем, в Данциге, Праге или Кракове), а насильственная получала военный отпор. Тем более немыслимым был у нас приход итальянцев с их коммерческим опытом. Слишком высокими были географический и конфессиональный барьеры. Максимум, что мог сделать государь, – выписать из Италии мастера для строительства храмов и укреплений.Знаменитый торговый путь «из варяг в греки», вдоль которого формировалась Киевская Русь, бесспорно, имел важное торговое значение. Но он связывал север и юг, Скандинавию и Византию. Хозяйственный импульс, идущий из Северной Италии, Германии и Фландрии, по этому пути на Русь прийти не мог.