Почему Россия отстала? Исторические события, повлиявшие на судьбу страны

Один из первых случаев конфликта иерархов и монархов – стычка митрополита Геронтия с Иваном III. Иерарх в 1481 г. покинул свой «пост» и скрылся в Симоновом монастыре. Монарх вынужден был лично явиться к Геронтию и «сам во всем виноват сътвориться, а митрополита же во всех речах обещася слушати»{563}. Позже имела место полемика новгородского архиепископа Геннадия с Иваном III об изъятии церковного имущества. «Геннадий, переживший катастрофу 1499 года (конфискацию монастырской собственности в Новгороде. – Д. Т

.), призвал иерархов не подчиняться государю. Он не побоялся вступить в пререкания с монархом и столь резко возражал ему, что тот прервал его речи бранью: "многим лаянием уста ему загради, веды его страсть сребролюбную"»{564}.

Шестьдесят лет спустя конфликт церкви с Иваном Грозным был вызван уже не имущественным спором, а принципиально разными взглядами на опричнину. Сначала митрополит Афанасий удалился в монастырь, «очевидно добиваясь устранения опричных порядков». Затем архиепископ Казанский Герман Полев «претил самодержцу страшным судом, "тихими и кроткими словесы его наказующе"»{565}

. И наконец, новый митрополит Филипп Колычев столкнулся с нарушавшим христианские заповеди царем уже впрямую, не используя ни отставки, ни «кротких словес». «Колычев мог рассчитывать на поддержку осифлянского большинства собора. Негодование земского духовенства по поводу безобразий опричнины было неподдельным и искренним. Но единодушие собора оказалось непрочным»{566}. Тогда Филипп публично в Успенском соборе отказался благословить царя и стал обличать беззакония опричнины. «Колычеву и в голову не приходило возражать против представлений о царе как хранителе и вместилище веры и благодати, носителе вероучительной власти. Но в глазах Филиппа монарх не может стать выше правды: он сам подчинен "правилу доброго закона", то есть правде нравственной и религиозной»{567}

.

Еще через столетие между царем и патриархом вновь произошел острый конфликт. Важнейшим событием XVII в. была деятельность патриарха Никона, стремившегося руководить царем Алексеем Михайловичем, но проигравшего в конечном счете битву, как проиграли ранее Геннадий, Афанасий, Герман и Филипп. «Не от царей начальство священства приемлется, но от священства на царство помазуются», – отмечал Никон{568}. Патриарх до своей опалы выглядел столь самостоятельной фигурой, что не удивляет брошенное ему политическим противником обвинение, что он, мол, говорил: «На царскую власть плюю и сморкаю»{569}

. Никон не стремился ограничивать государственную власть институционально, но вряд ли мог руководить ею, если бы царь не верил в фундаментальное значение духовной власти.

Похоже, что несколько дальше традиционной линии, ограничивающей государя необходимостью прислушиваться к духовным пастырям, готов был пойти Максим Грек. Он, в частности, проводил сопоставления не только со Священным Писанием, но и с современным зарубежным опытом. Грек указывал на то, что вся общественная жизнь у западных народов нормируется градскими законами{570}. По-видимому, автор имел в виду юридические нормы, определявшие порядок функционирования многих европейских городов (Магдебургское право, Любекское право и т. д.). Однако, насколько можно судить, подобный подход в русской политической мысли оставался сравнительно маргинальным (недаром Грек долгие годы провел в монастырском заточении). Влиятельные авторы предпочитали говорить только о роли духовных властей в качестве ограничителя, а вовсе не об устанавливаемых законом правовых нормах. И это вполне понятно. При слабости и маргинальности русских городов, плохо связанных торговыми узами с Западом, а главное – не имевших денежных ресурсов, лежавших в основе самостоятельности итальянских и германских центров (подробнее см. в третьей главе), идея о «градских законах» вряд ли могла быть всерьез востребована. Церковная иерархия, исходя из своего положения на Руси, могла влиять на политику, тогда как бюргерство в европейском смысле этого слова вообще в нашей стране не сложилось.

Что касается магистральной линии в вопросе об ограничении власти царя, то она проводилась даже в знаменитом Стоглаве – тексте, сформированном по результатам работы собора 1551 г. Как отмечал Вальденберг, «царь подчиняется церковным правилам и советам церковного собора не только в вопросах веры, но и в вопросах чисто светского характера»{571}. И здесь мы подходим к самому интересному вопросу. Стоглав – это документ времен юного Ивана Грозного. Царь, в начале своего правления обращавший внимание на ограничители власти, к концу правления стал известен своей жестокостью и волюнтаризмом. Как можно истолковать это противоречие? По всей видимости, следует обратиться к полемике, которую вел непосредственно сам Иван IV.