Под большевистским игом. В изгнании. Воспоминания. 1917–1922

Мне пришлось постепенно набирать личный состав, как говорится, с бору да с сосенки. Например, на пост секретаря штаба, должность очень ответственную, штабом Варшавского округа был предназначен помощник журналиста, ровно ничего не понимавший в хозяйственных и финансовых вопросах. Его неведение угрожало мне на каждом шагу серьезными начетами, и я, естественно, очень недоверчиво относился к его докладам, неоднократно обнаруживал крупные ошибки, нервничал и повышал голос более, чем следует. Наконец я просил его приходить с докладом ко мне только после всех прочих, ибо чувствовал, что, выведенный им из равновесия, я нередко был незаслуженно резок с другими.

Впоследствии мне удалось заменить его подходящим лицом, и дело пошло лучше.

Меня очень тронул визит Яковского, доказавший мне, что я оставил о себе добрую память, несмотря на мою требовательность в служебном отношении.

Яковский, как офицер, искушенный в штабной работе, попал в польский Главный штаб, начальником которого был назначен бывший австрийский генерал Виктор{150}. Вообще, в Польской армии австрийские поляки сразу заняли преобладающее положение благодаря тому, что в Австрии не существовало тех ограничений для поляков, какие были у нас. В нашей армии для того, чтобы обойти эти препятствия, поляки прибегали к перемене религии, становясь большей частью лютеранами или реформатами, и, хотя ни для кого не было секретом, что эта перемена религии была чисто фиктивной, все-таки в глазах истых поляков делало их не вполне заслуживающими доверия и подозрительными в политическом отношении – русофилами.

Не избежал этой участи и генерал-лейтенант Довбор-Мусницкий, выдающийся офицер Генерального штаба, георгиевский кавалер{151}, которому летом 1917 года было поручено формировать Польский корпус на Западном фронте. Любимый своими солдатами, которых все окрестили по его имени «довборчиками», он неугоден был начальнику государства, как тогда называли Пилсудского, и был назначен генерал-губернатором Познани. Там мне пришлось с ним повидаться, но об этом расскажу ниже.

Трагедия многих поляков, офицеров русской службы, заключалась еще в том, что они разучились говорить как следует по-польски. Один подполковник, служивший до войны в нашем Главном штабе, опытный канцелярский работник, сгоряча был принят с распростертыми объятиями в польский Главный штаб, но вскоре его польский язык начал приводить в смущение, а затем доводить до отчаяния его начальство, и, несмотря на его ценные качества, он не удержался на этой должности: ему, как он мне рассказывал, дали лишь время подготовить себе преемника.

Вообще, шовинизм в Варшаве проявлялся всюду и во всем в высшей степени. Какая разница между тем, чему я был свидетелем в Варшаве в июле 1914 года, в первые дни по объявлении Германией войны! В ресторанах, в парикмахерских, в магазинах – всюду персонал заговорил по-русски, чего раньше не наблюдалось.

Помню как сейчас картину: стоял я на углу Королевской улицы и Краковского предместья. По предместью проходила 3-я гвардейская пехотная дивизия{152}, направляясь к вокзалу для следования к станции Соколка, где намечено было развертывание наших армий. На тротуарах стояла густая толпа прохожих и зевак, большей частью из простонародья, и вот при проходе рослых молодцов Литовского полка Варшавские лопусы бросали вверх шапки и кричали чисто по-русски: «Братцы, хорошенько бейте немца!» Правда, во время войны, когда Польша стала театром ожесточенной борьбы, этот порыв к славянскому единению мало-помалу угас, и нередки были случаи, когда польские солдаты, уроженцы местностей, занятых немцами, дезертировали, не думая вовсе об освобождении родины от немецкого ига, но отсюда еще далеко до той ненависти, которой дышала теперь Варшава по отношению ко всему русскому. Я скажу даже, что к немцам относились мягче, чем к русским, а между тем польская самостоятельность в значительной степени была куплена русской кровью, обильно оросившей Польшу. Разве поляки сами завоевали себе свободу? Они покорно и даже добросовестно сражались против нас и союзников наших в рядах наших врагов, а когда им была предоставлена самостоятельность, добытая чужими руками, они возомнили себя победителями, и нет пределов их высокомерию. По отношении к русским, постоянным жителям Польши, подготовлялся целый ряд ограничительных мер, идущих гораздо дальше тех, которые принимались нами раньше против поляков. Некоторые из русских поспешили переменить подданство, другие же, если по внешности относились к этому критически, то внутренне, я полагаю, уже подумывали о том же.

Конечно, были исключения, но исключения очень редкие, да и то лишь личного характера. Так, например, я был принят очень радушно и сердечно в семье прапорщика Яковского, которую я посетил по его настойчивой просьбе. Необычайно доброжелательно отнесся ко мне Довбор-Мусницкий, к чему я еще возвращусь.