«Под этим небом черной неизбежности…»

Безветренный, холодный, царскосельский день.Холодноватая росистая сирень.И кажется, я все запомню сразу:В цветах записку, вложенную в вазу.И этих серых статуй зябкие тела(Очарованье парка Царского Села).Теперь, имея времени избыток,Брожу среди немецких маргариток.И праздные стихи читая наизусть,Пытаюсь заглушить непрошеную грусть.1942, Берлин

«Голос неповторимый…»

Голос неповторимый,Переборы рояльных клавиш,Мягкое кресло у печки,

Мурлыканье белой кошкиИ много, много еще…Разве все разгадаешь,Что к чему и какиеУ памяти есть приметы,Кроме простых мелочей?Но эти мелочи встанут,Потребуют властно места:Вот елка и вальс кружащий,Вот две косы и браслеткаНа левой руке…А дальшеНадвигаются годыВойны и глухой чертовщины…Голос неповторимый,

Переборы рояльных клавиш,Чайковского «Баркарола»,Окно, Петербург и снег.1966

Из старой тетради

Сене Степуре

Нам бы туда, в заневскую прохладу,Где тихий монастырь. Нам бы туда.Но твой рассказ совсем уже не радостьПро странствия, про города.Нам бы туда, к чему нам путешествийГорячий хмель чужбинного вина.Ты помнишь, как тогда нам вместеПропела гневною трубой война?Нам бы туда, в заневскую прохладу,

Там, где заря под пеплом облаков,Где шелестящим золотым нарядомУкрыта сень хранительных садов.1938

«Ну, что ж, я почти современник…»

Ну, что ж, я почти современникСимволистов, акмеистов даже.Футурист? Я от них отвернулся.Ну, что ж, я вдыхал петербургский воздух,Сидел до утра в «Бродячей Собаке»,Провожал Блока на Офицерскую,Склонялся к руке Ахматовой,Пожимал руку Осипу Мандельштаму.(В азербайджанской столицеСлушал Вячеслава Иванова,

В Коктебеле Максимилиан ВолошинДавал мне убежище в «Доме поэта»!И я слушал его стихи…)Я не родился двадцатилетием раньше.На меня обрушились войны.В меня стреляли на бреющем полетеНеведомые авионы.Ну, что ж, я знаю, что лучший друг мойПогиб в ледяной стране,Где два месяца лето,А десять – зима и зима.Где кусок хлеба и пачка махоркиДороже человеческой жизни.Это я сам знаю.1966

«Вспомни тот вечер, за который я пью…»