Подметный манифест

Архаров крепко задумался. До сих пор подметные манифесты находили на торгу, у людей подлого звания, а также у записных крикунов. Парочка была отнята у пойманных грабителей. И вот, извольте радоваться, - самозванцев указ угодил к княжне Долгоруковой. Судя по тому, что она с ним разъезжает, сия грамота передается из рук в руки. Именно то, чего Архаров боялся, и стряслось - дворянская Москва проявила любопытство. И кабы это обнаружилось зимой - не так было бы тревожно. Зимой-то маркиз Пугаев одерживал победы, да больно далеко, в башкирских степях. А сейчас его вроде и погнали из захваченных крепостей, да то, что манифесты продолжали тайными путями проникать в Москву, сильно настораживало. Бунтовщик, не будучи разбит наголову, вынырнет непременно там, где его не ждали…

Помянув крепким словом строптивых московских старух, Архаров решил посовещаться со Шварцем.

Уже и князь Волконский как-то ему намекнул, что он сильно теряет во мнении общества, приближая к себе сию кнутобойную особу. Архаров согласился - да, именно так. Не объяснять же князю про Салтычиху в подземной тюрьме. Он Шварца понимал - и это было главное, а давать отчет в своем понимании он никому не собирался.

Однако Шварцева простота порой его раздражала. Казалось, немец живет в мире одной лишь справедливости и подпирающих ее сведений, добытых любым путем. Архаров сам не воспарял в высокие духовные сферы, но деловитость Шварца, весьма ему полезная, не всегда совпадала с его собственным отношениям ко многим делам, над коими они вместе трудились.

Вот и сейчас…

Архаров знал, как поступить, чтобы прижать хвост княжне Долгоруковой, представлявшейся ему сейчас неким экстрактом всех обиженных на Петербург и государыню москвичей. Был способ выявить тех, кто представляет собой, в силу дурости ли своей, злобы ли своей, опасность для Москвы. И Шварц прекрасно об этом способе знал, даже готов был обсуждать подробности. Только более не начинал разговора.

Архаров был бы ему даже благодарен, если бы немец опять сам предложил этот способ. Таком образом дворянская честь Архарова, да и совесть заодно, менее бы пострадали. Но Шварц молчал - приходилось делать первый шаг самому…

И он сделал этот шаг, принял решение, которое самому ему казалось отвратительным. Кабы кто другой такое затеял - Архаров не удержал бы в повиновении кулаков. А с собой что поделать? Вынужден…

- Шварца сюда! - крикнул Архаров.

В коридоре было тихо. Очевидно, все полицейские служители, наслушавшись французских фривольностей, разбежались по делам. Не дождавшись хоть какого-то ответа, Архаров вышел в коридор - пустота… все покинули в трудную минуту бедного обер-полицмейстера…

Он вспомнил, что надо бы рассказать немцу про шесть сотен блинов. Даже если решение неверное - все равно, блины уже в пути, и возражать он вряд ли станет. Опять же - что бы еще можно придумать в таком дурацком положении?

Архаров вернулся, взял свечу, зажег, дошел до лестницы, ведущей в подвалы и стал осторожно спускаться. Лестница была стародавних времен, узкая и с непомерно высокими ступеньками - как если бы предки были куда более долгоноги, чем потомки в просвещенном восемнадцатом веке. Архаров крайне редко карабкался по этой лестнице - нужды не было. Была где-то еще одна, выходила во двор, так той он и вовсе не пользовался.

В верхнем подвале перекрикивались арестанты и надсмотрщик беззлобно материл их. Слишком шуметь опасались - и затихали разом, когда доносились малоприятные звуки из нижнего подвала.

Судя по всему, Шварц был сейчас именно там. Архаров, никем не замеченный, полез дальше.

Он никогда не задумывался, что это за подземелья, откуда взялись, для чего понадобились, и кто придумал крошечные закутки, разделенные толстыми стенами, и куда можно из нижнего подвала попасть. Скорее всего, были ходы, лазы заделанные, но никто из архаровцев - даже Демка, немало знавший о подземной Москве, - в нижний подвал без особой нужды не забирался. Среди подчиненных Архарова было какое-то единодушие в отторжении нижнего подвала: сведения оттуда принимались охотно, однако сам подвал даже не обсуждался. Возможно, для бывших мортусов он являл собой образ несостоявшегося будущего, не к ночи будь помянуто. И впускать его в свою нынешнюю жизнь они решительно не желали.

Архаров спустился довольно глубоко, когда снова услышал вопли снизу, уже менее заглушаемые здоровенными кирпичными сводами. Он слышал их довольно редно - не любил присутствовать при добывании сведений кнутобойным методом, полностью в сем деле положившись на Шварца. Но сейчас вдруг осознал, что и без этого тяжкого испытания не обойтись, коли ему угодно уберечь Москву от маркиза Пугачева. Москва должна знать, что сам обер-полицмейстер руководит всеми дознаниями, чтобы при одном упоминании об Архарове в сердца внедрялась спасительная осторожность - как бы ненароком не обратить на себя его угрюмого внимания.