Поговорим о смерти за ужином. Как принять неизбежное и начать жить

«Мне случалось сталкиваться с такими проявлениями горя, что я опасался за свою жизнь, – писал врач скорой помощи Джей Барух. – Взрослая дочь пациента бросилась на меня с намерением ударить, но вместо этого упала к ногам. А как-то сын пациента – тоже уже взрослый молодой человек – схватил меня за отвороты халата, выдернул из кресла и, отказываясь смириться с тем, что я сказал, потребовал вернуться и сделать все для его умирающего отца. Я видел, как члены семьи в ответ на мои слова просто кивали в каком-то оцепенении, будто уже ждали этого душераздирающего момента, но просто не были уверены, когда именно он случится»[29].

* * *

Нил Орфорд – врач и начальник отделений интенсивной терапии и реанимации в австралийской больнице. Когда он впервые пришел на «ужин смерти», мог много чем поделиться из профессионального опыта. В конце концов, за последние двадцать лет он тысячи раз разговаривал о смерти с пациентами и членами их семей. Он знал, что это такое, когда родственники умирающего пытаются разобраться в запутанной медицинской информации и опциях системы страхования, в то время как на них свалилось непреодолимое горе. Есть у Нила и личный опыт, однако он не слишком распространялся об этом вплоть до последнего ужина. На самом деле, придя туда, он не собирался говорить о своем отце.

В интервью для австралийской газеты Нил писал, что, когда отец умирал, ему казалось, врачи его не слышат. Нил и другие члены семьи опасались, что отцу искусственно продлевают жизнь, а в итоге ему предстоит умереть здесь, в больнице. Врачи и медсестры продолжали твердить о реанимации и искусственной вентиляции легких, но не могли сказать, что случится завтра или послезавтра. Направление на паллиативную помощь пришло только спустя неделю. «Я полагал, что, когда дело дойдет до семьи, я смогу сгладить для них острые углы. Что ж, я ошибался. Этот случай стал ценным уроком, – признается Нил и вспоминает об отце: «Он был уязвим, страдал, а врачи работали очень топорно. За десять дней в больнице отец стал подавленным, все время был в страхе, терял силы и личное достоинство. У него развилась острая задержка мочи, однако он страдал более суток, прежде чем врачи ввели катетер, чтобы опорожнить мочевой пузырь. Еще отец бредил по ночам и был чересчур возбужден, так что мы спросили, не могут ли врачи дать ему успокоительное на ночь. Нам ответили, что это недопустимо вследствие повреждений мозга, однако перезвонили ночью и попросили поговорить с отцом, чтобы он немного расслабился, пока они в срочном порядке организуют успокоительное»[30].

В конце концов, Нил был вынужден присоединиться к команде врачей в качестве медика, чего изначально делать совсем не хотел. Тогда к его словам прислушались. Семье были предоставлены паллиативные услуги, и отец умер мирно. Однако Нил ощущает, что это дорого обошлось всем. Он объясняет это так: «Мой отец страдал, в то время как мог уйти спокойно. Моя семья пострадала, ведь они ощущали вину за то, что вместо лечения были вынуждены добиваться комфортных условий. И я тоже пострадал. Выступая в роли врача, я потратил драгоценное время, в которое мог бы отдаться скорби и попрощаться с отцом, как подобает сыну».

По словам Нила, дело в том, что врач обязан вмешаться в процесс умирания и спасти пациента всеми возможными способами. Доктор Эшли Уитт, работающая в отделении скорой помощи, согласилась с Нилом: «Для многих врачей трудно перейти к паллиативной помощи, потому что мы на самом деле предпочитаем «исправлять», выписывать лекарства, спасать жизни. Но ведь мы не можем спасти всех, а комфортные условия смерти так же важны, как и правильно выполненная реанимация».

Врач обязан реанимировать пациента по требованию семьи, даже если сознает, что это лишь причинит ему страдания. Эшли Уитт рассказывает: «При остановке сердца мы делаем искусственное дыхание. Это значит, что я всем своим весом буду давить на грудину вашего пожилого родителя, и при эффективно выполненной процедуре сломаю ему несколько ребер. Звучит ужасно, но, если этого не сделать, сердце не начнет качать кровь, а это означает смерть. Сердце молодого человека после таких действий скорее всего перезапустится, а вот у стариков шансы куда меньше. Если во время моего дежурства дают команду «код синий», то есть остановка сердца и необходимость проводить реанимационные мероприятия, то я плачу, когда возвращаюсь домой. Мы сильно травмируем их хрупкие немолодые тела, хотя каждый врач знает, что пациент уже обречен. Неважно, будем мы откачивать его десять минут, час или три часа.

Мы ломаем ребра, заставляем страдать в последние мгновения жизни. А окружают пациента не дети, а врачи. Разве это похоже на достойную смерть?»