Поющие в терновнике

These were the most cheerful or the most morose women in the Outback, drifting from Kynuna to the Paroo, from Goondiwindi to Gundagai, from the Katherine to the Curry.	То были либо самые веселые, либо самые угрюмые женщины Грая света; они разъезжали от Кайнуны до Пару, от Гундичииди до Гандагаи, от Кэтрин до Карри.
Strange women; they never knew a roof over their heads or the feel of a kapok mattress beneath their iron-hard spines. No man had bested them; they were as tough and enduring as the country which flowed under their restless feet.	Странные женщины: у них никогда не бывало крыши над головой, их жилистые тела не привыкли к мягким матрасам, ни один мужчина не мог тягаться с ними - упорными, выносливыми, как земля, цветущая под их неутомимыми ногами.
Wild as the birds in the sun-drenched trees, their children skulked shyly behind the sulky wheels or scuttled for the protection of the woodheap while their parents yarned over cups of tea, swapped tall stories and books, promised to pass on vague messages to Hoopiron Collins or Brumby Waters, and told the fantastic tale of the Pommy jackaroo on Gnarlunga.	Дети их, дикие, как птицы в пронизанных солнцем кронах деревьев, пугливо жались к двуколке или бежали и прятались за поленницу, а родители за чаем беседовали с хозяевами, обменивались всякой небывальщиной и книгами, обещали передать путаные поручения какому-нибудь Хупирону Коллинзу или Брамби Уотерсу и ошеломляли слушателей сказочками про Помми-желторотика, новосела Гнарлунги.
And somehow you could be sure these rootless wanderers had dug a grave, buried a child or a wife, a husband or a mate, under some never-to-be-forgotten coolibah on a stretch of the TSR which only looked the same to those who didn't know how hearts could mark out as singular and special one tree in a wilderness of trees.	И почему-то ясно было, что эти перекати-поле в своих скитаниях по БСП уже вырыли могилу, схоронили ребенка ли, жену, мужа или друга-товарища у подножья какой-нибудь незабвенной придорожной кулибы - ведь все деревья кажутся одинаковыми лишь тем, кто не знает, как сердце может отметить и запомнить в бескрайних лесах одно-единственное дерево.
Meggie was ignorant even of the meaning of a phrase as hackneyed as "the facts of life," for circumstances had conspired to block every avenue whereby she might have learned.	Во всем, что касается пола и деторождения, Мэгги была совершенной невеждой - жизнь, как нарочно, преграждала ей доступ к каким-либо знаниям по этой части.
Her father drew a rigid line between the males of the family and the females; subjects like breeding or mating were never discussed in front of the women, nor did the men ever appear in front of the women unless fully clothed.	Отец строго делил семью: мужчинам - свое, женщинам - свое; при матери и сестре никогда не говорили о племенном скоте, о случке и окоте, никогда не показывались им на глаза полуодетыми.
The kind of books that might have given her a clue never appeared on Drogheda, and she had no friends of her own age to contribute to her education.	Книги, которые дали бы девочке хоть какой-то ключ, в Дрохеду не попадали, и у нее не было подруг, сверстниц, способных пополнить ее образование.
Her life was absolutely harnessed to the needs of the house, and around the house there were no sexual activities at all.	Постоянные хозяйственные заботы приковали ее к дому, а вокруг дома не происходило ничего, связанного с полом.
The Home Paddock creatures were almost literally sterile.	На Главной усадьбе почти все животные были холощеные.
Mary Carson didn't breed horses, she bought them from Martin King of Bugela, who did; unless one bred horses stallions were a nuisance, so Drogheda didn't have any stallions.	Мэри Карсон не разводила лошадей, а покупала в Бугеле у Мартина Кинга, у него был конный завод; но если не разводить лошадей, с жеребцами одна морока - и в Дрохеде не было ни одного жеребца.