Поющие в терновнике

No one must ever know what went on inside her, the fa?ade must continue flawless to the end; from Fee to Frank to Stuart the examples were there, and she was of the same blood, it was a part of her nature and her heritage.	Никто не должен знать, что с нею происходит, она не выдаст себя до конца; примеры всегда были перед глазами - Фиа, Фрэнк, Стюарт, а она той же породы и унаследовала тот же нрав.
But as Father Ralph paid his frequent visits to Drogheda and the change in Meggie deepened from a pretty feminine metamorphosis to a quenching of all her vitality, his concern for her mushroomed into worry, and then into fear.	Но отец Ральф бывал в Дрохеде постоянно, следил за преображением Мэгги, и, когда она расцвела было девической прелестью и вдруг стала гаснуть и утратила всю свою живость, его охватила тревога, а потом и страх.
A physical and spiritual wasting away was taking place beneath his very eyes; she was slipping away from them, and he couldn't bear to see her become another Fee.	У него на глазах тают, чахнут и тело ее, и душа; Мэгги ускользает от всех, замыкается в себе, и невыносимо смотреть, как она превращается во вторую Фиону.
The small pointed face was all eyes staring at some dreadful prospect, the milky opaque skin which never tanned or freckled was growing more translucent.	Огромные глаза распахнуты навстречу какому-то надвигающемуся ужасу, матово-бледная кожа, не знающая ни загара, ни веснушек, становится все прозрачней.
If the process went on, he thought, she would one day disappear into her own eyes like a snake swallowing its tail, until she drifted through the universe as an almost invisible shaft of glassy grey light, seen only from the corner of the vision where shadows lurk and black things crawl down a white wall.	Если так пойдет дальше, думал он, скоро от нее останутся одни глаза, она скроется в них, как змея, глотающая собственный хвост, и в мире, невесомый и почти незримый, будет двигаться только серебристый луч, еле уловимый краешком глаза, словно пугливые тени и темные пятнышки, мелькающие на белой стене.
Well, he would find out if he had to wring it from her forcibly.	Ну нет, он выяснит, в чем дело, даже если правду придется вырвать у нее силой.
Mary Carson was at her most demanding these days, jealous of every moment he spent down at the head stockman's house; only the infinite patience of a subtle, devious man kept his rebellion against her possessiveness hidden from her.	Как на грех, совсем несносной стала Мэри Карсон, ее злила каждая минута, которую он проводил в доме Клири; лишь бесконечное терпение, изворотливость и такт помогали отцу Ральфу скрывать, как все в нем бунтует против ее самодурства.
Even his alien pre-occupation with Meggie couldn't always overcome his politic wisdom, the purring content he derived from watching his charm work on such a cantankerous, refractory subject as Mary Carson.	И столь несвойственное его натуре пристрастие к Мэгги не всегда одерживало победу над хитроумием природного дипломата, не заглушало и тайного довольства: приятно видеть, что его обаяние покоряет даже упрямую вздорную ведьму Мэри Карсон.
While that long-dormant care for the welfare of a single other person champed and stamped up and down his mind, he acknowledged the existence of another entity dwelling side by side with it: the cat-cold cruelty of getting the better of, making a fool of a conceited, masterful woman.	В душе его бушевала и рвалась с привязи доныне дремавшая нежность, жажда заботиться о чьем-то благополучии, кроме своего собственного, но пришлось признать, что бок о бок с этим чувством уживается и другое: холодная кошачья жестокость, стремление взять верх над тщеславной деспотичной бабой, одурачить ее.
Oh, he'd always liked to do that!	О, ему всегда этого хотелось!
The old spider would never get the better of him.	Старой паучихе вовек не взять над ним верх!