Поющие в терновнике

Only to Frank might she have poured out her torment, but Frank was so far away she didn't know where to find him.	Только Фрэнку она, пожалуй, призналась бы в своих мучениях, но Фрэнк далеко, и неизвестно, где его искать.
She had listened to the women talk over their cups of tea of tumors and cancers, gruesome lingering deaths their friends or mothers or sisters had endured, and it seemed to Meggie sure to be some kind of growth eating her insides away, chewing silently up toward her frightened heart.	Мэгги наслушалась разговоров о раке и злокачественных опухолях, за чашкой чая женщины нередко рассказывали о том, как долго, мучительно умирали их подруги, матери, сестры, и теперь она ничуть не сомневалась - ее внутренности тоже пожирает какая-то опухоль, неслышно въедается все глубже, тянется к холодеющему от страха сердцу.
Oh, she didn't want to die!	Ох, как не хочется умирать!
Her ideas about the condition of death were vague; she wasn't even clear on what her status would be in that incomprehensible other world.	Смерть она тоже себе представляла смутно. Что станется с нею в непонятном загробном мире?
Religion to Meggie was a set of laws rather than a spiritual experience, it couldn't help her at all.	Религия была для Мэгги не духовной пищей, а скорее сводом правил и законов и никак не могла стать ей опорой.
Words and phrases jostled piecemeal in her panicked consciousness, uttered by her parents, their friends, the nuns, priests in sermons, bad men in books threatening vengeance.	В смятенном сознании беспорядочно сталкивались какие-то слова, обрывки того, что при ней говорили родители, их знакомые, монахини, священники в своих проповедях, чем грозили злодеи в книжках.
There was no way she could come to terms with death; she lay night after night in a confused terror, trying to imagine if death was perpetual night, or an abyss of flames she had to jump over to reach the golden fields on the far side, or a sphere like the inside of a gigantic balloon full of soaring choirs and light attenuated through limitless stained-glass windows.	Нет, никак не могла она примириться со смертью; и по ночам, в растерянности, в ужасе, пыталась вообразить: смерть - это нескончаемая ночь или пропасть с огненными языками, а за нею лежат золотые поля, но через нее надо еще перепрыгнуть; или это что-то вроде исполинского воздушного шара, в нем звучат дивные песнопения и через несчетные цветные стекла внутрь льется свет.
She grew very quiet, but in a manner quite different from Stuart's peaceful, dreamy isolation; hers was the petrified freezing of an animal caught in the serpent's basilisk stare.	Мэгги как-то притихла, но это было совсем не похоже на мирную, мечтательную отрешенность Стюарта: она застыла, закаменела, как зверек под леденящим взглядом змеи.
If she was spoken to suddenly she jumped, if the little ones cried for her she fussed over them in an agony of expiation for her neglect.	Она вздрагивала, когда с нею неожиданно заговаривали, и когда ее с плачем звали малыши, суетилась вокруг них, не зная, как искупить недолгую забывчивость.
And whenever she had a rare moment to herself she ran away, down to the cemetery and Hal, who was the only dead person she knew.	А в редкие свободные минуты убегала на кладбище к Хэлу - единственному знакомому ей покойнику.
Everyone noticed the change in her, but accepted it as Meggie growing up without once asking themselves what growing up for Meggie entailed; she hid her distress too well.	Все заметили перемену в Мэгги, но понимали так: девочка становится взрослой, и никто не задумался, а что это для нее значит, - Мэгги слишком хорошо скрывала свое отчаяние.
The old lessons had been well learned; her self-control was phenomenal and her pride formidable.	Давние уроки она усвоила прочно, самообладание у нее было потрясающее, гордость неслыханная.