Похождения одного матроса

спросил Чайкин, заинтересованный судьбой этого миллионера.

– Опять поправился… Поливал, поливал улицы, да и выдумал какую-то машину новую… Люди дали под эту машину денег, и он разбогател, и опять дом, и контора…

– Ишь ты!..

– А то, братец ты мой, и в возчиках у нас был довольно-таки даже странный человек из немцев!

– А чем странный?

– Да всем. Сразу обозначил, что не такой, как все… И с первого раза видно: к тяжелой работе не привык… И старался изо всех сил, чтобы, значит, не оконфузить себя… И

как, бывало, идем с обозом, он сейчас из кармана книжку –

и читает. И на привалах поест, да за книжку… И вином не занимался, и в карты ни боже ни!. Из себя был такой щуплый, длинноногий, в очках и молодой, годов тридцати…

И никогда не ругался, тихий такой да простой… И кто же, ты думаешь, оказался этот немец?

– Кто?

– Ученым немцем. Он всякую науку произошел и был в своей земле при хорошем месте. Студентов обучал, профессором прозывался и книжки разные сочинял… А очутился в возчиках. И очень был рад, что его приняли в возчики.

– И долго этот немец был возчиком?

– Нет… Только обоз привел до Францисок.

– А потом куда делся?. Не слыхал?

– Потом он в добровольцы поступил солдатом в войска американские… Против южан драться захотел… Что с ним стало – бог его знает. А хороший был человек этот немец, надо правду сказать. Прост. Форсу не задавал оттого, что все знает… Бывало, на привале бросит книжку читать, да и давай рассказывать: отчего дождь идет, откуда гром берется, откуда облака, и почему реки текут, и как это солнце заходит… И любопытно так рассказывал. Многие слушали его. Он хорошо по-аглицки говорил… Да и на многих других языках. Дошлый на все немец был…

Дунаев замолчал и некоторое время спустя затянул вполголоса своим низким сипловатым баритоном «Не белы снеги».

– Не забыл русских песен? – весело спросил Чайкин.

– А ты думал, как? – ответил Дунаев и затянул громче.

– Я думал было, что ты совсем американцем стал…

забыл! – шутя промолвил Чайкин и стал подтягивать своим мягким тенорком.

Через несколько времени песня лилась громко. Голоса слились и звучали красиво, хотя и дрожали от тряски фургона.

Старый Билль слушал с видимым наслаждением русскую песню. Его загорелое грубое лицо понемногу теряло свое суровое выражение, и глаза светились мягко, так мягко.

Он нарочно попридержал лошадей, и когда они пошли шагом, голоса певцов не так вздрагивали…

Они кончили «Не белы снеги» и начали другую – заунывную, жалобную песню.

И Старый Билль под впечатлением грустной русской песни и сам будто бы загрустил… Но это была жуткая и вместе приятная грусть.

Когда певцы смолкли, Билль пустил лошадей рысью и, оборотившись к пассажирам, произнес:

– Какие чудные песни, и как хорошо вы их пели, Дун и

Чайк!

– На привале вечером мы вам еще споем, Билль, если вам понравилось! – сказал Дунаев.

– Очень поблагодарю вас. Я люблю пение… А эти песни хватают за душу… Давно со мной этого не было, джентльмены… Видно, раскисать стал совсем Старый

Билль! – улыбнулся старик. – Однако еще не раскис до того, чтобы дать себя захватить врасплох… Этот разбойник, которого я охотно бы повесил, напрасно рассчитывает на деньги, господа.

– То-то, и я так полагаю, Билль.

– Полагаете?

– И даже уверен, Билль!

– А на каком основании, позвольте у вас спросить, Чайк?

Чайкин объяснил.

– Однако вы умеете хорошо замечать, Чайк! Даже заметили, как я покрикиваю на эту ленивицу, – указав своим грязным корявым пальцем назад, по направлению к левой рыжей лошади, проговорил Билль и рассмеялся громким добродушным смехом… – И спину мою рассмотрели… Что ж на спине написано было, Чайк?

– А то, что вы спокойны.

– И вы ведь верно все приметили, Чайк. Я спокоен. Мы не встретимся с агентами… Разумеется, мы бы не осрамились, если б и встретились с ними. Быть может, и прогнали бы их, уложив двух-трех молодцов, но раз мы предупреждены, я не хочу подвергать и вас и себя риску быть пристреленными этими подлецами. Лучше еще поживем, джентльмены…

– Правильно сказано, Билль! – заметил Дунаев. – Но как же это мы не встретим агентов, Билль… Это довольно мудрено!..

– И вы, Чайк, думаете, что мудрено?

– Я думаю, все обладится! – с каким-то убежденным спокойствием сказал Чайкин.

Билль опять усмехнулся…

– Странные вы люди, русские! Чайк всему верит, думает, что все «обладится», а Дун легкомыслен, как ребенок… С вами, джентльмены, очень приятно иметь личные дела, но я не подал бы голоса ни за вас, Дун, ни за вас, Чайк, если бы вы балллотировались в президенты республики…

– А я подал бы за вас свой голос, Билль! – сказал весело

Дунаев.

– И я бы подал, – подтвердил Чайкин.

– Благодарю вас, джентльмены, но я пока не имею намерения конкурировать с Линкольном, да живется ему хорошо, этому честному, хорошему президенту. А что касается того, как мы не встретимся с агентами, то об этом я объясню вам на привале, когда будем есть ваше жаркое, Дун! Скоро и станция! Надо подогнать рыжую ленивицу.

Эй ты, миссис Лодырница! Приналяг! Вези добросовестно, если не желаешь попробовать бича Старого Билля!