Поколение «все и сразу»

В страхе я беспокойно оглядываюсь – так сильно колотится сердце, – к счастью, замечаю я, поблизости никого. Никто с интересом не наблюдал вспышку гнева. Никто не видит плачущую девушку… Она закрывает лицо руками, всхлипывает, и при этом сдерживает заливные рыдания. Я прижимаю ее как можно ближе к своей груди. Карина вырывается, отталкивается слабыми руками. Я молчу. Крепко удерживаю ее. Пытаюсь сообразить хоть что-то… Наконец обессилив, она опускает руки…

– Ну, тише, тише… Я не хотел, честно… Только не плачь, пожалуйста…

Не успокаивается. Конечно, по первой просьбе настроение ее не наладиться. Тут время требуется: минута, две, три… Ей предстоит выреветь все до последней капли, иначе никак. Чем громче, тем быстрее. Это все равно что сушить водоем насосом. Сейчас-то она даже не слышит меня, она далеко, в неведомых землях, ее разум затуманен, закрыт от реального мира… А в реальном мире, тем временем, светит яркое желтое солнце, шуршат от легких дуновений ветра листья, плывут по голубому небу небольшие облака, зеленеет трава – пейзаж, а не реальный мир.

Я все обнимаю ее. Всхлипывания уряжаются – она вот-вот успокоится, догадываюсь я, однако никакие слова утешения все равно не приходят на ум. Я ни за что не угадаю то, что она хочет услышать, а любую песню она тут же оборвет самым небрежным образом. Чтобы хоть как-то обозначить свою озабоченность, я еще крепче прижимаю ее к себе, вкладывая в объятия еще больше нежности и теплоты чувств.

– Это я виновата, это опять я виновата, – сетует она, посапывая носиком.

– Ни в чем ты не виновата…

– Ты так говоришь… Специально, чтобы меня успокоить, но на самом же деле это моя вина.

– Не будем искать виноватых.

– Но я, правда, так испугалась. Мне показалось, будто ты вот-вот ударишь меня.

– Ударить? Тебя? Ни за что! – Твердо и с легким возмущением отрицаю я, будучи уверенным в том, что ни при каких обстоятельствах не ударил бы девушку.

– Честно?

Я игриво киваю. Целую ее в щеку – улавливаю солоноватый вкус холодных слез. Я целую ее в губы – она отзывается как-то механически, бесчувственно, как будто не придает поцелую никакой значимости… А, оторвавшись, Карина пристально разглядывает меня, словно ища во мне правду, отчего меня знобит дискомфортом. И между тем в ее заплаканных, покрасневших глазах я нахожу проблески красоты, которую порой ужасно так и тянет заключить в стеклянный сувенирный шар, из которого она никуда и никогда не вырвется, в котором она ухитриться вечно цвести и жить, путешествуя по нитям времени только вперед…

– Я… Раз у нас в парке не получилось посидеть, может, переместимся в кафе?

– За морковным тортом? – Подхватываю я, пытаясь выдавить улыбку, пытаясь убедить ее в том, что все замечательно, что буря миновала, не оставив следов…

– Именно.

– А как же вещи? –Из-за плотного покрывала рюкзак мой еле-еле закрывался. – Знаешь, у меня сейчас, скорее всего, никого дома нет, но лучше, конечно же, позвонить и спросить. Так что, может, купим по кусочку, но потом пойдем ко мне?

– Почему бы и нет.

– Тогда я звоню.

Я киваю и отворачиваюсь, задираю голову – кто знает, может, именно в этот момент посчастливится угадать тайну глубины небес и посмотреть на них глазами мальчишки, как тогда, в детстве? – а между тем слышу, как она шуршит холщовой сумкой в поисках телефона, потом щелкает по экрану крашенными в темно-синий с блесками ногтями…

Я знаком с ней настолько хорошо, что уже даже знаю, как и с какой интонацией заговорит она. Единственное, что я не в состоянии предугадать, так это ход мыслей ее матери, этой чересчур сильно зависимой от настроения женщины, с которой я толком не общался. Иногда она заходила в комнату Карины, и всякий раз я находил в ее характере что-то новое, противоречивое тому образу, что сложился несколько дней назад. Не было в ней постоянства и рациональности, видимо, пессимизм настолько разъел ее нутро, оставив длинный ряд различным и ненаполненных сутью личностей, а ведь когда-то, я уверен, до замужества, до детей, до скучной работы, она была задорной девчонкой, радующейся каждому вечеру с подругами и мечтающей о принце и золоте…

– Мы зайдем домой, хорошо? – С другого конца провода шуршание. Прислушавшись, я бы разобрал произнесенное, но я намеренно внимал чириканье воробьев, укрывшихся среди кроны деревьев. – До семи, может, чуть раньше. Если надо раньше…