Сбрасывает. Медленно, как-то ослаблено, опускает руку, потом также медленно убирает телефон обратно в сумку, глядит перед собой невидящим взглядом и медленно, как будто про себя повторяя каждый пункт плана, покусывает нижнюю губу. Окутанная мантией тайной магии Карина манит, так и просит любовных касаний, но я воздерживаюсь, боясь попасть под раздачу, только наблюдаю за ней издалека, как за актером в театре. Восхищаюсь, люблю и мечтаю, но не более… Очнувшись – в подобии гипноза она пробыла чуть более мгновенья – она поворачивается лицом ко мне – это не просто лицо, это совокупность вместе сложившихся изящных линий печали, жалости и всего того, от чего на голову сваливается, как мягкий снег с крыши, тоска, – и как-то удручающе, что кошки начинают скрести на душе, произносит, давя к тому же жалостливую улыбку:
– Пойдем?
Я киваю, и мы принимаемся неспеша собираться. Небо словно в самом деле посерело, или это на нас напялили очки с темными стеклами, окрашивающими в серый мир?
Любой союз обязан приносить взаимную выгоду, иначе для чего он? Женщине нужен достаток, ей нужно тепло, ей нужно укромное местечко, в защиту которого она будет свято верить. Очень важно, чтобы она верила, потому как без веры в безопасность она возомнит даже самый неприступный бункер за место угрозы и уже никогда не найдет среди его стен покой. Женщине нужно многое, даже если она не говорит о том. Это “нужно” для женщин как биологическая основа…
Я корю самого себя за то, что понимаю требования Карины: ей нужно… Это нормально желать собственный дом, не зависеть от родителей, быть вольным во всем и всегда, но она не понимает ответственности, которую необходимо взваливать на плечи, чтобы получить то. В ее избалованном родителями сознании еще не случились возрастные перемены. Я корю самого себя, потому что, ограничивая ее от ответственности, не могу дать ей, по сути, ничего. И иногда мне тоскливо мерещится, будто однажды наступит день, когда в ее жизнь ворвется другой, кто пообещает и подарит все необходимое…
Я люблю наблюдать за людьми, люблю вглядываться в лица, потому что надеюсь заметить то интересные странности в поведении, то необычные черты, а нужно оно мне для писательства. Карину же раздражает моя привычка изучать всех, она ревнует, отказывается понимать, что это лишь сбор образов, она как будто препятствует моему писательскому искусству. И ей ведь не объяснишь, с какой стати я с ног до макушки оцениваю идущих нам навстречу веселых подружек, чьи худеньки ручки удерживают черные одинаковые сумки с искусственной кожей.
Однако сейчас она молчит, не обостряет никакого внимания на том, что, смотря на девчонок в платьях, я пытаюсь выжить, как сок из лимона, образы для второстепенных лиц романа.
Кудрявые осветленные волосы, тонкие носики, чистая кожа, ничего примечательного… Нет, у одной черное пятно татуировки на внутренней поверхности бедра, у другой – плоская круглая родинка чуть выше и правее гортани. Отличительные приметы, которые никак не важны для литературы. Что читателю-то с ними делать? Девушки проходят мимо, и мы буквально проваливаемся, как под тонкий лед, в зону шлейфа сладчайшего аромата. Видимо, использовали подружки одни и те же духи, видно, до того, как выбраться на улицу, они навеселились в гостях друг у друга…
– Какой сладкий, – вдруг тихо, даже как-то подавленно, не оборачиваясь, замечает, но не восклицает, Карина.
– Нравится?
– Правда, замечательный аромат. Я и себе хотела бы такой, только жаль, что я никогда, уже никогда не встречусь с ним больше, а если и повезет… Это будет во второй раз первая встреча. Как думаешь, из каких он нот?
– Без понятия.
Уныние накатывает тихой волной – я вспоминаю о полузабытом намерение разобраться в ароматах. А начало так и не было заложено, неужели идея обречена на гибель? Так почему же не начать прямо сейчас? Какой толк откладывать попытки, лишенные теории? Я вбираю в легкие как можно больше воздуха в надежде выйти хотя бы на предположение. Безрезультатно. Сладкий аромат. Более точных сведений нос и память выдать не в состоянии.
– Нет, правда, какой же замечательный аромат! Только… Он не подошел бы ко мне.
– Это еще почему?