Поколение «все и сразу»

Каждый новый год писатели публикуют свои триумфы, зарабатывая на них деньги, бизнесмены приумножают капитал. Да даже простые люди – взять хоть молодых специалистов, таких как я, – живут в комфорте. А что же мешает мне? Что мешает мне снять квартиру, собрать свои скромные пожитки и переехать в чистенькое жилище? Боязнь снимать? Перефразируя – нежелание расставаться с деньгами? Я коплю. На квартиру, как бы оно смешно не звучало. Предпочитаю копить, нежели раскидываться на ненужные траты и гулянки… А не поможет ли мне изучение финансовой грамотности? Задаюсь вопросом я, после чего вновь берусь за медицину, чтобы скорее забыться среди страниц, чтобы только убежать от изводящих дум.

Начало июня. Куда ни глянь, всюду пение и щебетание. Поют птицы, поет зеленая листва, поет сама природа. Мы условились встретиться спустя неделю. Без всяких прогулок и прочего. Она пригласила меня в гости, несмотря на приятную теплоту и ясное голубое небо, каким прописано заглядываться мечтателям. Видно, прогулки ей не по возрасту…

Я и сам не понимаю, ради чего только согласился пойти в гости, ведь сколько же болтают про девчат… Меня влекло желание слушать живое мнение о своем творчестве, ведать о собственных мирах в голове, открывать красоту и будоражить, восхищать, волновать, вызывать бурление чужой крови…

Она спустилась, чтобы открыть парадную дверь – огромный лист металла с ручкой и слезающими кусками коричневой краски. Странно… Неработающий домофон ассоциировался у меня только с одним… Ира встретила меня дружеским рукопожатием – нежная кожа, явно облагороженная кремами для ухода, мягкое касанье… Оделась она, как и в день нашей первой встречи, в тот же самый костюм с черной бабочкой на шее.

– Надеюсь, тебе нравится овсяное печенье, – разбавила некомфортное молчание в лифте она.

– Мое любимое.

Мы выкатываемся из железного ящика лифта на пятом этаже. До боли знакомая лестничная площадка: прокуренная и грязная, со стенами, сплошь покрытыми плесенью… Сомнения мои все больше набирают сил…

Вот она поворачивает ключ. Мы входим в квартиру. Длинный, широкий темный коридор, вплотную к стенами придвинуты какие-то разваливающиеся подобия шкафов, на полу перед каждой из трех дверей разбросана обувь… Ира, как и я, живет в коммунальной квартире. Это точно.

Она проводит меня во вторую комнату. Я в растерянности, как будто ребенок, обозлившись, только что несильно ударил меня в нос или глаз маленьким кулачком. Утешает мысль, что в такой квартире я в безопасности, что в комнате ее я никак не окажусь любовным пленником…

От всей грязной квартиры комната ее отличалась сверкающей чистотой и даже неким уютом.

– Знаешь, я…

– Ошарашен? – Подсказывает она, садясь на стул возле стола и приглашая меня на соседний, напротив нее.

– Я ведь тоже живу в коммунальной квартире, но… Неужели тебя не грызет стыд перед другими? Друзьями, например.

Скривив губы, Ира пожимает плечами, и я понимаю, что ни о своем настоящем, ни о своем прошлом, ни о будущем, ни о своих страхах и надеждах, ни о чем другом она ни за что не расскажет, даже если я напою ее. Сейчас у нее в гостях не я, а писатель. Все, что от меня требуется – это говорить о книгах и триумфах. От меня требуется говорить с особым воодушевлением, чтобы собеседник ни в коем случае не заскучал.

– Истоки настоящего искусства – нищета?

Нищета… Насколько ведь пронизывающее, как копье навылет, слово! По моим рукам и плечам, по моей шее и груди пробегает разряд электрического тока. Это та правда, которой я так страшусь, и которая въелась в меня сильнее грязи…

– Возможно, с малой гордостью уклоняюсь я, как будто бедность меня не касается.

Взгляд ее проясняет небо в голове: она ждет философского продолжения, хотя настроение у меня не совсем то, и сам я по себе не философ вовсе, способный в любой момент дня и ночи броситься рассуждать о вопросах бытия. Однако молчание в гостях…

– Если брать во внимание, что, например, алмазы находят в грязной глине… Да что это я, о ерунде всякой… – Ира поднимается. Щелкает чайник. – Говорят, среда частенько мотивирует расти, развиваться, создавать, чтобы прославиться, то есть заполучить богатство, то есть выбраться из порочного круга нищеты, выбраться в другую среду, более благоприятную. Возможно, но тогда встает вопрос цели. Ради чего кто-то, кто жил обычной жизнью бедняка, кто видел, как точно так же жили его родители, бабушки и дедушки, вдруг хватается за искусство с желанием приручить его и еще заработать на нем?

– Так ради чего пишешь ты?

– Я не ищу ни славы, ни богатства. Вернее, не для того пишу.

– А для чего? – Не отступает она, выкладывая из коробки печенье на блюдце и заваривая черный чай. От одного аромата овсяного печенья сносит крышу…

– Потому что… Я и сам не знаю. Потому что надо, потому что не могу иначе, потому что не могу жить без писательства, потому что мне нужны эти разговоры с самим собой, потому что за столько лет я уже выработал бессмертную привычку, потому что без своих героев мне одиноко, они просятся вырваться наружу, показаться миру, а я не могу и не хочу сдерживать их.