Поколение «все и сразу»

Мы выходим на улицу. Застываем рядом с последней ступенькой в нерешительности. Распрощаться без всего…

– Мы могли бы многое обсудить, – с небольшим сожалением вздыхаю я, стараясь не выдать легкое огорчение, вызванное необходимостью разойтись в разные стороны.

– Так почему бы не продолжить прогулку?

– Боюсь, как бы не вышло ничего…    Уже почти что полночь. Страшное время, так говорят в книгах. Впрочем, время, действительно, не для слабонервных. Вы далеко живете?

– Нет, в трамвайной остановке отсюда, считайте.

– Я не могу не проводить вас, уже так темно ведь…

– Как благородно, – шутливо откликается она, бесстрашно всматриваясь в темень. Вместе с тем в голосе ее прозвучала радость, какая возникает в мгновенья и тайной благодарности, и признательности, и удовольствия…

Первые шаги в молчании – это уже целый закон человеческого поведения: я ни раз замечал, чтобы, выходя откуда угодно, сразу же не задается разговор, в особенности, на новую тему, как будто мозги переживают некую акклиматизацию, адаптируются к резко изменившейся обстановке. Чуть отдалившись от кафе, Ира наконец спрашивает:

– О чем же вы пишете?

Опять этот чертов, сбивающий с ног, вопрос! Запретить бы всему миру задавать его писателям… Но я мило улыбаюсь, меня так и тянет рассказать обо всем именно ей. Гложет предчувствие: она поймет, примет, поддержит.

– Боюсь, короткой прогулки вовсе не хватит. Но… Сначала я писал о любви. Знаете, писатели рассуждают о том, чего им самим не хватает… А потом… Потом мне в голову пришла очень интересная идея, переросшая в целый лейтмотив. Я пишу о патология людской психики, а, если быть точнее, о патологиях людских отношений. Все началось с зависимости. Вы когда-нибудь чувствовали себя куклой?

Расширенные глаза, как будто залившиеся страхом… Что же скрывается за их серебристым блеском? Какие тревоги, травмы… В какую же мишень, не целясь, я нечаянно попал? Что за загадку, какую она старательно скрывает ото всех, я почти что ненароком вскрыл? Не дольше вспышки молнии она светит на меня диким испугом трусливого мелкого зверька, от какого не по себе, а потом… Лицевые мышцы ее расслабляются, потом опять напрягаются, лицо делается серьезным, выражающим глубокое недоумение, а вместе с тем – полыхающий интерес.

– Что это вообще значит?

– А хотели бы? – Загадочно продолжаю я, на что она, отстранившись от меня на несколько шагов, боязливо мотает головой и отмахивается, как от надоедливого комара.

– Типичная история: мужчины играются с женщинами и бросают их, когда надоедает.

– Нет, я не про это… Я дам прочитать вам свой рассказ, и тогда все вы поймете.

– Договорились. Но, все-таки, что это значит?

– Раз уж вам суждено познакомиться с моим творчеством… Вы все поймете, когда прочитаете мой первый рассказ из маленького цикла.

– Чересчур культурно выражаетесь, – вдруг тихо смеется она. – Ужас! Просто ужас!

Я никогда не забуду сияние ее счастливого личика, не тронутого бренностями человеческой жизни: нищетой, болезнями, страданиями, темницей разума… Ее улыбка ослепляет даже под покровом ночи, при тускло-желтом свете фонаря, а глаза… Еще чуть-чуть и из них вырвется яркий блеск луны…

– Разве я что-то не так говорю?

– Нет-нет, продолжайте, просто это так забавно прозвучало… Так напыщенно вежливо. В повседневной-то жизни едва ли добьешься вежливости от незнакомцев.

– Итак, это рассказ о мужчине-манипуляторе, который сумел настолько подчинить себе волю женщины, что та, после трагической смерти мужа, того самого мужчины, не находила покоя, не зная, как можно жить без хозяина, ощущая себя брошенной куклой…

– Интересно. Но вы ведь обязательно пришлете мне свои рассказы?

– Непременно. Сегодня. Как только вернусь домой.

Она замедлила шаг, и я бросился угадывать, какая парадных старого сталинского дома ее.

– Кстати, мы пришли.

Мы останавливаемся в нескольких шагах от парадной. Девушку окутывает тонкое пальто, длинная шея с утраченным за зиму загаром оголена и даже бледна. Из-за поздней вечерней прохлады она запахнула пальто, скрестив руки на груди как можно плотнее и прижимая их к телу, чтобы не выпускать ни капли тепла. Вот так отпускать ее, без всего, не позволяет необъяснимое предчувствие: грызет обглоданную кость, громко скуля, какая-то сила изнутри, и я никак не могу заставить ее заткнуть пасть. Может, это и есть скулеж души?

– Спасибо, что проводили. Правда, одной было бы страшно возвращаться, тут столько непонятных личностей бродит… – Призналась она, всем видом своим выражая благодарность. – С нетерпением жду ваши рассказы.

Ира протягивает руку – я пожимаю ее легко, не прилагая силы, как будто немного смущаюсь. А потом она уходит. Достает ключи из кармана пальто и ныряет в парадную. Еще пищит домофон, но Иры уже не видать. Лишь из окна на первом этаже вырывается тусклое свечение парадной…