Поколение «все и сразу»

Относительная тишина. Относительное спокойствие. Неужели удастся побыть наедине с собой? Скоро должен возвратиться сосед из комнаты напротив – русский алкаш с кошкой, что частенько срежется крохотными когтями в мою дверь. Придет ли он пьяным или трезвым – меня не волнует. Дверь в его комнату приоткрыта. Впрочем, какая разница? С похмелья, уходя на работу, не уследил… А кошка его привыкла метаться по квартире. Порой, когда я мыл посуду на кухне, она подкрадывалась ко мне и начинала ластиться о ноги. Она частенько, разместившись статуэткой на подоконнике, зоркими глазками провожает машины…

Я пробегаю в ванную с мылом и полотенцем в руках. Подозрительно тихо, даже за дверями соседей тишина, как будто все спрятались в ужасе по углам. На кухне, как всегда, горит свет – уходя, его никто за собой не гасит, и бессмысленно бороться с этой не экономией почти что за год я устал. Краем глаза я замечаю на старом, местами подранном коричневатом линолеуме, что лежит только на кухне – коридор же выстилает полусгнивший, скрипучий паркет, – красные пятна. Кровь – первая мысль… Но усталость дает о себе знать: какой смысл что-то выяснять, если люди здесь психически здоровые живут? Мало ли кто-то порезался или с размороженного мяса пара капель слетела…

Забывая обо всем на свете, я с нетерпением набрасываюсь на ужин. Клонит в сон. Глаза сами собой закрываются, даже еда вопреки голоду не интересует. Завтра выходной, абсолютно пустые двенадцать часов. Даже не с кем поговорить. В турецком отеле не работает бесплатный интернет, и я даже не знаю, как она долетела… Первые две ночи я не мог заснуть от удушающего беспокойства, первые два дня я с замиранием сердца особо тщательно листал новости, чтобы убедить в том, что ни один самолет не рухнул… Я даже думал выпить успокоительное… Как замечательно, что все имеет свойство заканчиваться: постепенно волнение сменял голос разумности.

Наученный опытом, я знаю, что сразу же после душа не засну, а виной всему переживания из-за Карины, который с особой силой атакуют под вечер, во время одиночества, когда ни перед кем не надо корчить гримасу радости… Две недели – утомительная мука, а мучения все оттого, что я не могу с ней говорить, не знаю, как у нее дела, все ли с ней хорошо… Перед сном я каждый раз пересматриваю все ее фотографии, задерживаясь на своих любимых, и кажется мне что более милой и утонченной девушки нигде не сыскать, а ведь мерещиться подобное каждому влюбленному… Сегодня без фотографий, решаю я, не хватает только этих чертовых слез.

После душа до полночи или даже до часа ночи, чтоб уснуть наверняка, я решаюсь зачитаться ученьем о финансах.

Замок входной двери скрипит – домой возвратился сосед. По его медвежьим, перекатывающимся шагам я определяю, что он уже пьян. Человек каждый день напивается, прикрываясь, как железным щитом, оправданием тяжелой работы, но, на самом деле, он просто пьяница, который уже не жилец без дозы алкоголя в крови.

Он перебирается на кухню – я как раз с ленью оглядываю опустевшую тарелку, давая себе обещание вымыть ее завтра утром.

Истошные крики. Как я от них устал! Как оно достало! И ведь я ни разу даже в самой вежливой форме никого не просил быть потише, но множество раз наблюдал за тем, как Слава ругается с соседями из-за постоянного шума. С кухни доносится глухой грохот, за ним сразу же звон посуды – сорвана полка, висевшая напротив плиты, не иначе. Как по волшебству в сказке, заскрипели все двери. Настолько громкие крики, что слов не разобрать. Это даже не слова, это отдельные обрывки слогов. Всеми силами я пытаюсь абстрагироваться, закрываю уши… А крики все громче и громче, их очаг как будто приближается к моей комнате…

В дверь стучат. Нет, не стучат – молотят ногами. Звуки такие громкие, словно норовят к чертовой матери выбить дверь.

Наспех я выхватываю из ящика самый большой кухонный нож, кладу его на стол на всякий случай. Стучат беспрерывно, словно в намерение выбить дверь. Открываю замок.

Опять первая мысль! Не слишком ли много за вечер? Первая мысль – реанимационный набор, шкаф, верхняя полка.

Слава держит окровавленное тельце. Кошка. Это кошка. Ее серебристую шерстку испачкала темно-коричневая засохшая кровь, по виду лежала она более часа без сознания, истекая кровью… Он без приглашения – оно тут и не требуется – врывается в центр моей комнаты. Застывает на месте, как будто его поймали в железную клетку, где ни вправо, ни влево… Я захлопываю дверь перед вытянутыми носами соседей, успевая заметить на лице нерусской толпы явную обеспокоенность и вопросы “кто же посмел пуститься на такое кощунство?” или мольбы не вызывать полицию…