Поколение «все и сразу»

Кот не дергается. Железо иглы при касании с кожей не вызывает никакой реакции. Он просто лежит и ни на что не реагирует…

– Отпускайте, – как можно мягче прошу я хозяйку, не смотря в ее заплаканное лицо.

Я ввожу снотворное. Белое, как материнское молоко, только вот безумно опасное…

– Он уже спит? – Сдержав всхлипывание, на одном дыхании спрашивает она.

Я молча киваю. Тишина угнетает. Давит на барабанные перепонки.

– Теперь он не чувствует ни боли, ни…

Одна слезинка. Вторая. Женщина склоняется над пушистой безжизненной головой. Ее грудная клетка несимметрично раздувается во весь объем. Эти рыдания она сдерживала слишком долго, и вот теперь… Чем тут поможешь? Провалиться бы сквозь землю и вынырнуть бы на другой стороне планеты, но это моя работа… Усыплять… Нет, моя работа не в том… Нет, сейчас я по-человечески обязан забыть о работе и воззвать ко всей имеющейся доброте, сейчас я обязан поддержать эту женщину, выдать хоть что-нибудь поддерживающее, иначе кто я для нее? Убийца, мясник…

– Вы были у лучших врачей, у тех, кто больше всего повидал…

– Понимаю, понимаю… – Как не в себе шепчет она – я теряюсь…

– Каждый врач прилагал все усилия, чтобы помочь, я уверен, они ломали головы, советовались с коллегами, но рак… В его случае… С такими поражениями…

– Я понимаю, я понимаю… – Монотонно повторяет она, и кажется мне, будто она, сжав кулачки, легонько бьется лбом о стол. Я не отступаю на шаг назад. Как же я, юнец, годящийся ей во внуки, отвлеку ее? Но я обязан…

Она пришла в клинику с живым, пускай пораженным болезнью, но живым, питомцем, а теперь уйдет с пустой переноской… Тут только самое каменное сердце не содрогнется.

– Семнадцать лет. Он прожил с вами семнадцать лет, так ведь?

– Нашла его… Котеночком. Совсем маленьким… В подвале прятался… – Утерев слезы, она поднимает голову. Воспаленные глаза вразлет. Заплаканная морщинистая кожа красна… – Он на моей ладони помещался, – а ладонь у нее, примечаю я, для женщины не маленькая, – а теперь…

Взъерошенные волосы. А ведь еще только три часа дня, куда она подастся? Вечером-то проще бывает: сон, если повезет, хоть на несколько часов снимет переживания, а днем один на один с мыслями, и никуда не спрячешься… По красным щекам женщины скатываются слезы, долго им предстоит еще капать… С самого начала приема ее взволнованный вид и голос, ее поспешные, нетерпеливые, неточные жесты, выпрашивающие помощи, ее обращение “доктор, доктор”, в котором так и звенела беспокойная мольба о помощи, взволновали меня, дав понять, что передо мной необычная женщина, что передо мной человек, которому по-настоящему не безразлично посещение врача, который внимает каждое слово и верит каждому назначению, потому что… Потому что доверяет врачу…

– Он ведь с самого рождения был какой-то не такой. Болел постоянно… Но потом… Ой, сколько же мы клиник перебрали, прежде чем найти адекватного врача, который поставил верный диагноз. Там, в карточке все есть. Все есть в карточке… – Все есть на бумагах, мысленно подхватываю я, которые больше уже ни за что не понадобятся, и которые сейчас в папке прохлаждаются на столе. – А потом, после Игоря Александровича, он больше не болел. И мы даже не прививали его, но два года назад…

– И столько лет. Огромнейший возраст, вы можете смело гордиться Лакки. И все благодаря вам. Вы подарили ему потрясающую кошачью жизнь, о какой даже не знают дворняжки.

Разговор для нее как лекарство. Ей требуется выговорится, рассказать всю историю от и до, поведать о всех смешных моментах и недоразумениях. Может, дома никого больше и нет, может, дома у нее сожитель – муж, – которому вовсе наплевать на кота, который только и пустится злорадствовать, отшучиваясь упрощением жизни со смертью кота.

– Семнадцать лет… Целая жизнь…

– Да, представляете…

– С трудом, – чтобы заполнить паузу, я принимаюсь вслух ворошить память, как будто исповедуясь перед самим собой. – В школьные годы у меня жила такса. Она умерла от отравления ядом. Возможности сводить к ветеринару у родителей не было, поэтому до самого конца они вселяли в меня и сами верили в надежду на волшебное выздоровление, но… После нескольких суток страданий…

– У вас доброе сердце, вы… Такая благородная работа. Знаете, – смахивая пальцем слезу с щеки, как в бреду лепечет притихшим голосом она, – только самые чистосердечные, самые благородные и великодушные дадут клятву доктора…

Она еще много чего произнесет, только вот от похвалы сердце мое обливается гнилостной чернотой, я весь в неприязни сжимаюсь, ведь она не знаете о темных сторонах моей карьеры, а слепо верит в божественный свет, заключенный во мне, как во враче. Взглядом я бурю угол кабинета, пропуская мимо ушей лепет и предаваясь мыслям, улетающим в дальние дали.