Поколение «все и сразу»

Я поворачиваю голову влево: в глаза бросается мужчина с аккуратной небольшой бородкой. С виду ему лет от тридцати пяти до сорока, напротив него женщина, откровенно скучая, слушает его болтовню. Именно таким деловым и должен быть я в глазах Карины. Парадокс весь в том, что ей нравится мое нутро, но она хочет… Хочет напыщенности, бренда в моем внешнем виде, чтобы я служил для нее украшением, которое подчеркивает ее вкус, красоту и все, что свойственно зазнавшимся леди. Я взглядываю на него второй раз, чтобы перенять его повадки; вот бы вылить на ту коричневую ослиную голову чашку горячего кофе…

– Ну чего ты? – Ласково протягивает она, аккуратно касаясь моей руки. Легкий бриз нежности ударяет в лицо – с плеч как будто тяжелый груз сорвался, раскатистым громом грохнувшись на пол… Это надутые и несуразные эмоции, напрасно щекочущие нервы часами, рухнули навзничь, не выдержав искренней чистоты намерений женской кожи. Порой кажущиеся незначительными со стороны касания объясняют много больше слов.

– Да так, задумался.

– О чем же?

– О том, насколько мы скучно живем.

– Это почему же? – Она воинственно выпрямляет спину и горделиво поднимает голову выше, как будто я только что оскорбил ее. Конечно, такое величество не имеет права на пыльную жизнь…

– Мы работаем, чтобы жить. Нас стимулируют, нет, нас заставляют выполнять дурацкие обязанности: пробивать товары в магазине на кассе, или ставить уколы, или упаковывать что-то, или… Бесконечность различной работы. Так вот, нас заставляют выполнять что-либо под угрозой жизни. Не работаешь – не получаешь денег, не получаешь денег – не живешь. Большая часть зарплаты уходит на проживание: еду, жилье… А остатки мы тратим на кафе, кинотеатры и прочее. И где же в этом цикле смысл? Где покой? Где место для воплощения души, для мироздания? В этом цикле нет любви к выполняемым обязанностям, а, значит, нет и удовольствия. А ведь сколько тех, кто вынужденно терпит неинтересную работу, в которой не водится смысл… А ведь в рутине той самой монотонной работы механизма люди теряют самих себя, теряют свои старые увлечения, мечты и амбиции. Но есть и те, кому плевать на все, те, кто неосознанно утратил смысл существования с детства или юности. Деньги платят – уже хорошо. Замечательно, когда можно выпить и выкурить сигарету на полученную зарплату, мечтательно размышляют они…

– Какой-то темный мир. Нет, – решительно отстраняется она от моего изложения, – мир не настолько мрачный, все не так, это просто ты не видишь ничего хорошего… Вот в чем твоя проблема, понимаешь? Тебе надо научиться замечать светлые области. Я не говорю, что описанного тобой не существует вовсе, напротив, оно есть, конечно же, но… Ты, кроме него, ничего более и не видишь…

– А для твоего восприятия доступно исключительно светлое? – Перебиваю ее я с разгорающимся страхом наткнуться на ссору, как натыкается корабль на рифы…

– Ну да, конечно.

– Что например?

Карина молчаливо мотает головой из стороны в сторону. Челка каштаново-рыжих волос прикрывает ее широкий и светлый лоб. Ветер в лицо растрепал волосы, что она, видимо, будучи увлеченной ссорой не заметила. И сам я вот только что обратил внимание на небрежность, наконец-то решив в относительном спокойствие полюбоваться ее красотой…

– Ты, случайно, не забыла дома расческу?

Карина неторопливо-резким движением выуживает серебристое зеркало-раскладушку из маленькой сумочки и, распахнув его, принимается со всем вниманием оценивать кончик носика и губы, а…

– Что ты все это время молчал? – Она, испепеляя меня дьявольским взглядом, от жара которого я весь скукоживаюсь, вытаскивает расческу и бросается остервенело, будто весь мир уже давно втайне смеется над ней, поправлять прическу, хотя, в сущности, никто не обратил на нас внимание с самого нашего появления. Чертова аура богатства, заставляющая казаться, а не быть, вызывающая грызню друг с другом, чтобы самоутвердиться…

Я молчу. Ситуация раскалилась до того предела, когда страшно проронить лишнее слово. На ровном месте умудрились споткнуться друг о друга… А выходит ведь так, осеняет меня, когда я наблюдаю за ее чистой кожей, искаженной раздраженьем, что я испортил ей ее же собственно выдуманный образ, предназначенный для дорого кафе, где маячат пропитанные деньгами, как табаком, морды. Она хотела равняться им, быть приближенной к ним, похожей, однако мое упертое желание платить за нее везде так просто сломило пополам ее образ. А потом еще и прическа… А ведь я сегодня не в привычной рубашке с галстуком и зажимом, сегодня я без жилета и пиджака, сегодня на мне старый свитер, купленный несколько лет назад на подаренные в новый год деньги. Не выходит ли так, что, вдобавок ко всему, я являюсь ее эстетическим бременем, вырядившись в неряшливую одежду, а не в изящный костюм? Язык так и чешется спросить, однако благоразумие тормозит.