Я хватаю записную книжку и, забывая о голоде, о времени, о том, что завтра в семь по мерзкому звону будильника подниматься на работу, бросаюсь писать стихи, мечтательно представляя себя и Карину героями разных романтических картин, описываю то синхронно бьющиеся сердца любящих, то романтизирую одушевленную погоду. Какие чудесные строки! Как непринужденно льются слова, сочетаются друг с другом окончания! Я восхищаюсь каждой выведенной буквой… Но, закончив, мысленно трагично признаюсь себе в том, что уже завтра не смогу без отвращения читать это творение, потому как сейчас чудо в написанном заставляет меня видеть желание сотворить шедевр ради Карины…
– Рита! – Только на второй раз она откликается, отрываясь от телефона, но я эгоистично и подумать не могу, что что-то у нее могло приключиться… – Недавно моя девушка закатила скандал из-за того, что я не позволил ей платить за себя. Как это понять?
Она безучастно пожимает плечами и обратно утыкается в телефон. И как же такое хрупкое тело удерживает такие массивные дреды, которые, как кажется со стороны, весят несколько килограмм? В телефоне у нее явно нечто важное, почему бы ему не быть, раз она сегодня мало смеется и улыбается. Возможно, она болтаете со своим будущим мужем, а я тут, капризно требуя внимания, распускаю плаксивую жалобу.
Клиника славится отсутствием коллектива: сотрудники-то есть, только вот коллегами сложно их наречь. Равнодушные роботы, приходящие на двенадцать часов исключительно ради получения небольшого жалованья. Поэтому для Риты я единственный, с кем можно поболтать, также как и она для меня
– Слушай, не знаю, – повернув голову, она направляет на меня любопытствующий взгляд, когда переписка ее наконец оборвалась, – обычно я позволяю за себя платить. Если кто-то таким образом самоутверждается, не нанося тебе ущерба, то почему бы не поощрять? Это ведь своеобразный знак внимания, не так ли?
– Хочешь сказать, ей не нужны мои знаки внимания?
– Нет же! Просто… Даже не знаю, как объяснить. Честно, ни предположения…
– Но потом, – решаю закрыть тему я, – когда мы вышли из кафе, все вернулось на свои места, как будто бы ничего и не случилось.
– Но ведь вы помирились до выхода?
– Можно и так сказать.
– Было бы необъяснимо странно, если бы ваши отношения портились бы только в пределах кафе, как будто место то обладает некой аурой… Губительной, неблагоприятной для жизни.
А доля правды в ее шутливых выдумках таится: возможно, то самое кафе, специально напыщенное, чтобы отсеивать небогатых, и обладает аурой меркантильности и самолюбия, иначе-то как объяснишь попытки Карины казаться более горделивой, чем есть на самом деле? И как объяснишь ее попытки, наступая на меня, самоутвердиться, показаться более значимой перед дорогими гостями забегаловки?
– На днях должен к нам стажер прийти, слышал? – Вдруг молвит Рита, вырывая меня из раздумья: свежая рана болезненно заживает, не давая покоя.
– Нет.
– Парень какой-то. Может, с тобой в сменах будет. Ты ведь не будешь против поучить его?
– А разве есть выбор?
Она засмеялась. Звонко, запрокидывая голову. Не так, как Карина, совсем по-другому, более раскрепощенно и открыто… Конечно же по-другому! Две разных девушки ведь, два разных человека. Слишком разных, сравнить невозможно.
– Не думаю. Тут, кстати, не очень-то любят заниматься новичками.
– Я заметил.
Когда я впервые заявился в клинике, абсолютно всем, кроме Риты, было наплевать на меня. Торчащий на смене врач – полноватая женщина лет сорока, явно давно утратившая интерес к жизни, – сухо пожал плечами, упираясь тупым взглядом в экран телефона, а на мое заявление, что я по рекомендации Марии Михайловны приехал претендовать на должность врача, он выплеснул самое что ни на есть равнодушное: “и что?” И только она, администратор, не имеющий никакого прямого отношения к медицине, проявила интерес. Рита – единственная живая душа в этом сыром тюремном подземелье.
13
Уже начали распускаться первые почки на деревьях. Из-под сошедших снежных покровов выглядывают прошлогодние куцые островки грязной травы… Я стою недалеко от парадной сталинского дома, где живет Карина. Тепло. Наконец-то настало время для ношения осенне-весеннего пальто, под которое я с гордостью надеваю свой лучший темно-серый костюм. В этом облачении я воспринимаю себя за важную птицу, высоко парящую по просторам голубого неба. Я прячу за спиной огромный букет и молюсь, чтобы она не увидела меня из окна, чтобы она, открыв дверь парадной, ничего не заметила, чтобы сюрприз удался…
Проходит больше десяти минут, а я все еще несу службу каменным солдатом, даже не смея взглянуть на циферблат часов. Каждый раз, как открывается дверь, я замираю испуганным зайцем в надежде увидеть ее, но из раза в раз меня застает крошечное разочарование, потому как вместо нее выползают из-под дверного свода толстых стен чужие…