Поколение «все и сразу»

Игра плавно перерастает в нежные поцелуи, не имеющие продолжения… Эта малая страсть сейчас для меня огромнейшая награда. Ее пухлые, нежные, горячие губы… Каждой клеточки тела хочется верить, что эти минуты никогда не иссякнут… Как настоящие влюбленные, лишенные покоя, мы имеем дар в последнюю секунду угадывать, когда вот-вот нарушится наша любовная игра.

Дверь в комнату бесцеремонно раскрывает отец Карины. На лице его так и читается явное презрение праздника, ставшим для него оскорбительным бременем.

– На кухне торт для кого стоит? Чего не берете?

Наивные малые дети, держащие ладони на коленях. Интересно, они, родители Карины, когда застают нас в таком положении, в самом деле думают, что мы вот так вот и сидим, без забот ведя милые, пустые беседы? Размышлял я, пусто уставившись на Сергея Александровича. Неделю или две назад я задал этот вопрос Карине. “Они ведь думают, – отвечала она с таким видом, словно я обязан устыдиться, если поймаю или замечу в собственной голове некультурную, развратную мысль, чернящую светское общество, – что мы только дружим и ничем таким не занимаемся”.

– Торт? – Растерянно повторяет Карина, хлопая глазами. Ее удлиненные черные ресницы смешно вытянулись вперед. Простецкий, ошеломленный вид, словно она, прилежная ученица, до поздней ночи готовившаяся к важной теме, получила от принципиального сволочи-преподавателя вопрос из совершенно другой, еще не пройденной темы, с целью завалить. Я еле сдерживаю смех, беспричинно и широко по-идиотски улыбаясь. – У нас же печенья полно…

– Ну сходи на кухню, возьми еще и торт. Жалко, что ли? Специально ведь покупал. Ешьте теперь! – Почти что с раздражением отдает приказание тот, после чего хлопает дверь. Ощущение, иронично подмечаю я, будто про торт его заставила заикнуться жена.

Неужели однажды и я вот так же стану повиноваться сторонним прихотям? Выполнять любые поручение, пренебрегая собственными привычками и желаниями? Безжалостно наступать на собственные интересы и формировавшиеся с детства достоинства, лишь чтобы угодить тому, с кем обручился? Такая семейная жизнь страшит, как зверя огонь. Насмотрелся я на собственных родителей, видел чужие скандалы, наслушался рассказов детей-жертв… Нет, лучше уж одному, но только не скучная семья, завязанная на подчинении, обязательстве перед ребенком или ипотекой, нелюбви, бытовых разговорах… Я смотрю на Карину: нет, она не может так командовать мною, у нее есть совесть, мораль… Не она ли постоянно с умным видом адвоката твердит о правах человека?

– Я сейчас приду, – предупреждает она, поднимаясь. На мою долю выпадает очередная возможность побыть наедине с собственными мыслями в чужом доме.

Я один, стараюсь не забивать голову бездарными мыслями, не связанными ни с литературой, ни со способами заработать богатство. Пускай они вьются между собой, запутываются, шелестят зелеными листьями в ясную погоду, но только не задевают меня. Пускай они будут воздухом, о котором не задумываешься, пускай, они будут рядом, потому что так устроен мир, но пусть только они не задевают меня, не касаются… Карина возвращается с одной тарелкой, на которой торчит два кусочка знакомого морковного торта – этот торт с недавнего времени ассоциируется у меня исключительно с ней, – видно, родители сплясали под девичью прихоть, добродушно замечаю я. Она кровать тарелку на кровать. Мы беремся за ложки, с приличием синхронно отламываем по первому кусочку. Чай уже остыл, частично вкус его растерялся, но мы все равно едим и пьем, улыбаясь друг другу и не разговаривая, предполагая мысли друг друга. Вдруг я решаюсь удостовериться в догадке:

– Пытаешься представить теплые летние деньки? Тебе хочется скорее расстелить покрывало в парке на траве и беззаботно развлечься на нем, а потом… А потом любоваться небом и мечтать?

– Как ты угадал?

Я улыбаюсь, но не признаюсь. В ее зрачках застывает, как карамель, восхищение. Она словно переполнена стремлением в мгновение ока сорваться с места и ринуться свершать заслуживающие славы подвиги.

– Ну правда, как догадался? – Не унимается она и поддается ближе ко мне.

– У тебя на глазах написано, – повторяю я утреннюю шутку в надежде, что и во второй раз она возымеет успех. И я не промахиваюсь. Влюбленные смеются над любыми, даже самыми глупыми шутками, припоминается народная фраза. Вид у Карины такой, словно она вот-вот накинется на меня, опрокинет на кровать и зацелует, однако проявлять активность нам из-за родителей некомфортно и даже боязно. Чертовы ограничения в двадцать лет…

– Может, в карты? – Вдруг предлагает она. Я соглашаюсь. Дурак – это та игра, в которой она меня частенько обыгрывает, потому как за двадцать три года я так и не разобрался в хитростях мастей и прочем…

Карина подскакивает к столу. Наклоняется, выгибая спину… Изящная фигура! Глаза ласкающие линии… Я тихо восхищаюсь, улавливая каждое аккуратно и точное движение ее хрупкого тела, пока она достает карты из ящика под столом…