Поколение «все и сразу»

– Хорошо. Есть у меня желание, – лицо ее меняется. Вот уже заметен интерес, но ближе ко мне она все еще не пододвигается, держит дистанцию, как бы в готовности в любой момент броситься спасаться бегством. Выжидает. От задуманного загорается в груди внутреннее солнце, обжигая стенки. Проявляя особую нежность, я притягиваю за плечи ближе к себе Карину. Шепот – только он под моим контролем. Тем лучше, тем ласковее шуршат слова. – Я хочу, чтобы ты была счастлива.

– Андрей…

Больше ни слова. Она охватывает мою шею, прижимается как можно плотнее, а я… Как-то неуверенно, в нерешительности опускаю широкие ладони на ее лопатки. Это растерянность от неожиданности… Почему же мы всегда должны быть готовы ко всему? Даже к любовным порывам? Почему в противном случае мы теряемся и не знаем, как себя вести, обращаемся в безмозглых дураков, которые не в состоянии контролировать собственные движения, которые, как мертвые куклы в человеческий рост, только и сидят на месте, обессиленно опустив руки?

По щеке ее скатывается слезинка. Или только кажется? Но я чувствую ее горячее дыхание, не обычное, более глубокое, обжигающее, такое, какое предшествует горькому плачу. Она не отпускает – я не сопротивляюсь. Как будто обнимаемся мы в последний раз перед долгой разлукой, как будто обязательное условие ее счастья – мое отсутствие. Нет же, бред! И как только он смеет с шумом вихря врываться в голову?

– Мне такого еще никогда не желали, ты первый, единственный, – с тихой сердечностью признается она, все еще не расцепляя руки. А я молчу, не видя смысла говорить.

Так и тянет закутаться в ее шелковистых волосах. Я улавливаю их сладковатый медовый аромат, я будто бы слышу их шелест, не прикасаясь, на расстоянии ощущаю их беспечную мягкость и нежность… Карина не разрешает намеренно трогать свои волосы, поэтому приходится ограничиваться воображением и воспоминаниями случайных касаний. Но и этого не так уж и мало…

– Все случается в первый раз.

Мы просидели в комнате более трех часов. Уже в последний час я начал нагружать сердце волнением, что вот-вот меня погонят домой.

– Нам пора. Скоро гости приедут.

Опять эти гости! Сам не знаю почему, но я в прямом смысле и на полном серьезе ненавижу их. Казалось бы, ничего, абсолютно ничего, такого существенного те незнакомые люди мне не сделали, тогда откуда же к ним столько неприязни, столько вражды к лицам, которые я вовсе не видел?

Я сдвигаюсь на край кровати и с утопленной надеждой притихшим голосом задаю вопрос:

– Выйдем на улицу?

Там, за окном, еще светит яркое солнце. Его лучи врываются в комнату, покрывают золотцем каждую боковины шкафа, столешницу, полы и каждый уголок. От света ликует душа, радость зарождается сама собой, без причины. После зимней спячки она без стука, с наглостью врывается в тело, будоражит кровь, требует веселье… До заката у нас еще куча времени.

– Знаешь… – Карина медлит, а я уже все понимаю. Сейчас она сошлется на усталость, и прогулка наша отменится, а нынче только четыре часа дня. Чем заполнить пустоту в коммунальной квартире? – Что-то я устала, давай, может, чуть позже встретимся? Часа через два.

– Можно и так, – отсрочка, понимаю я. Через два часа она тем более никуда не захочет идти, а, значит, сегодняшняя встреча окончательно подошла к концу. И даже букет, предательски затаившись в стороне, не выручит…

Карина с искусно выведенным сожалением на лице провожает меня в коридор. Захваченную с собой посуду относит на кухню. От столкновения с керамической раковиной песочного цвета негромко, но четко, звенит стекло.

Завязав шнурки, я вытягиваюсь во весь рост. Смешно покусывая губы, спрятав руки за спиной, переминаясь с ноги на ногу, Карина стоит передо мной и невинно, немного стесняясь, смотрит, покручиваясь то вправо, то влево. Ее детский образ забавит, и я бы с радостью поддался бы игре, только вот она не поймет, не признает… Она выглядит совсем маленькой и при этом капризно требует, чтобы окружающие находили в ней серьезную женщину, способную себя содержать…

– Кого вы ждете? – Вдруг ни с того ни с сего спрашиваю я, облокачиваясь о стену, когда, в сущности, мне плевать на все.

– Дядю.

– Того самого, который бизнесом занимаемся?

Она кивает, все также покусывая губы.

– А представляешь, какого это. Вот есть у тебя своя кофейня, – вдруг пускаюсь выражать давно надуманное я, – а в ней работают люди, которых ты, словно собственных детей, воспитываешь и обучаешь. И вот так со временем они становятся родными, а потом… А потом они вынужденно прощаются с тобой в поиске нового счастья, и никакие деньги их уже не удержат, потому как у них есть цель, и результат той цели они всеми силами стремятся заполучить… И так вот кофейня становится для тебя не только заработком, но и действующим воспоминанием, частью жизни…

– Уже думаешь свою кофейню открывать?

– Было бы неплохо, – опечаленно усмехаюсь я, зная, что на подобное дело потребует, как минимум, миллиона два. А где же столько заработать в кратчайший срок?