Развитие этой мысли опять заставило меня вернуться, как я и обещал в V главе, к «людям дела». Даже такой глубокий человек, как Карлейль, высоко ценил их, но выше всех героев ставил «царственного героя». Но уже раньше я показал, что это неправильно. Теперь я хочу указать еще на то, что самые великие политики, такие как Цезарь, Кромвель, Наполеон, не чужды были в своей деятельности ни лжи, ни обмана. Александр Великий сделался даже убийцей и с удовольствием выслушивал оправдания своему поступку из уст софиста. Но лживость несовместима с гениальностью. Наполеон на острове Св. Елены писал лживые, сентиментальные мемуары, и последние слова о любви к Франции соответствовали принятой им альтруистической позе. Наполеон как величайшее явление яснее всего обнаруживает, что «великие люди воли» – преступники, а потому они не гении. Его нельзя понять иначе, как только по той невероятной интенсивности, с какой он бегал от самого себя; только так можно объяснить себе всякий захват независимо от масштаба. О самом себе Наполеон не мог думать, он часу не мог оставаться без великих, находящихся вне его вещей, которые должны были заполнить его сознание: вот почему он предпринял завоевание мира. Он обладал качествами великого человека в несравненно большей степени, чем все императоры до него, а потому он нуждался в большем, чтобы заглушить в себе противоречия своей натуры. Заглушить свою сущность – вот властный мотив его честолюбия.
Гениальному человеку, как всем людям, может быть присуще и стремление к славе, и удивление, но ему не свойственно то честолюбие, которое заставляет ставить все предметы в зависимость от себя, от своей эмпирической личности, нагромоздив их на своем имени в виде бесконечной пирамиды. Оттого императора покидает уверенность в действительности (поэтому он становится эпилептиком). Он лишил объект его свободы (ср. гл. IX) и вступил в преступную связь с вещами, сделал их средством для своих целей, подножием для своей маленькой личности с ее эгоистическими корыстными замыслами. У великого человека всегда есть граница, ибо он представляет из себя монаду из монад и в то же время, что более валено, сознательный микрокосм. Он пантогенен, включает в себя всю вселенную, ясно видит – в самом выдающемся случае – уже при первом опыте связь мировых явлений и, нуждаясь в дальнейших переживаниях, совершенно не имеет потребности в индукции. Великий же трибун и великая гетера – абсолютно безграничные люди: они обращают весь мир в декорацию и пользуются ею как фоном для своего эмпирического «я». Потому им не свойственны ни дружба, ни расположение, а в душе их нет места любви.
Вспомните сказку о царе, который возмечтал завладеть звездами. Она бросает яркий свет на идею императора. Истинный гений сам воздает себе честь, но он никогда не поставит себя в зависимость от черни, как это делает трибун. Ибо великий политик не только спекулянт и миллиардер, но и уличный певец; он великий шахматист и великий актер; не только деспот, но и тот, кто жаждет ободрения. Он не только проституирует, он сам величайшая проститутка. Нет ни политика, ни полководца, который не «нисходил бы» к окружающим. Его снисхождения ведь становятся известными – это его половые акты! Улица – это необходимая принадлежность настоящего трибуна. Отношение его к дополняющей черни может считаться конститутивным для политика. Вся его деятельность среди черни; с отдельными личностями, с индивидуумами он порывает, если он не умен, и выказывает лицемерное расположение, если он так же хитер, как Наполеон. Это делается для того, чтобы обезвредить их для себя. Наполеон тоньше всех чувствовал свою зависимость от черни. Политик бессилен выполнить все свои желания, хотя бы это был сам Наполеон, и не в состоянии провести свои идеалы в жизнь, чего Наполеон никогда бы и не сделал, ибо его настоящий повелитель – чернь – сейчас же вразумил бы его. Все «скопление воли» имеет значение лишь для форменного акта инициативы, но истинной свободы воли у властолюбца никогда не бывает.
Эту зависимость отлично чувствует всякий император, а потому каждый из них совершенно инстинктивно стоит за конституцию, за народное, военное собрание или за самое обширное избирательное право (Бисмарк в 1866 году). Не Марк Аврелий и Диоклетиан, а Клеон, Антоний, Фемистокл, Мирабо – вот типы настоящих политиков. Амбиция дословно значит – «хождение вокруг». Это-то и делают как проститутка, так и трибун. Эмерсон говорит, что Наполеон ходил «инкогнито» по улицам Парижа и прислушивался к восторженным отзывам толпы. Почти так же говорил Шиллер о Валленштейне.