Полет сквозь годы

Загоревшись мечтой стать во что бы то ни стало летчиком, Павлов, сын бедного крестьянина, без гроша в кармане ушел из дому и с огромным трудом добился отправки во Францию, где и закончил летную школу. С первых дней революции вступил он в партию и принял активное участие в гражданской войне, занимая руководящие посты. И хотя служебное положение Павлова освобождало его от полетов, он летал много и обычно на самые ответственные и рискованные задания

После гражданской войны я встречался с ним в Москве, когда он командовал авиацией Московского военного округа. Иван Ульянович настойчиво боролся с расхлябанностью среди летно-подъемного состава подчиненных ему частей. Но борясь с этим злом вполне искренне, сам он никак не мог преодолеть свойственную ему партизанщину. Появлялся Павлов в частях далеко не всегда по форме одетым, воинской выправкой не отличался и на язык, особенно при разговоре с подчиненными, бывал несдержан. Была у него и еще одна, можно сказать трогательная, слабость: не пройдя школы высшего пилотажа, не умея чисто и правильно выполнять многие сложные фигуры, он страстно любил истребительную авиацию. Не существовало для Павлова большего наслаждения, чем подняться на истребителе в «зону» и заняться высшим пилотажем. Но когда он выполнял, на пример, «иммельман», то летчики, наблюдавшие за ним с земли, от души хохотали — так все коряво у него получалось. Между тем Иван Ульянович, произведя посадку, необыкновенно довольный, почти счастливый, спрашивал: «Ну, как? Здорово?» И летчики все отвечали, что «здорово». Делалось так вовсе не из подхалимства, нам очень не хотелось огорчать Павлова. Летный состав искренне любил и уважал его.

На Южном фронте группа Павлова работала с огромным напряжением. Жизнь кипела на аэродроме с утра и до позднего вечера. Самолеты почти непрерывно поднимались на задания и возвращались, чтобы, заправившись горючим и взяв бомбы, снова уйти в бой. Техсостав уставал так, что к вечеру валился с ног. Среди летчиков группы оказалось много моих знакомых. Впервые после окончания теоретических авиационных курсов встретил я Мельникова. Здесь же находились Ингаунис, Васильев, Сапожников, Арватов, Маляренко, Петренко, Воедило, Затыкин, Межрауп.

В оперативном отношении отряд «муромцев» был непосредственно придан начальнику авиации 13-й армии В. И Коровину и его штабу, возглавлявшемуся товарищем Афанасьевым.

Прибыв на этот фронт, мы тотчас же включились в боевую работу. По заданию командарма товарища Уборевича Федор Шкудов на своем корабле первым вылетел на бомбардировку станции Пришиб. На борту его корабля находился начальник штаба авиагруппы центрального направления.

Бомбовый удар Шкудова оказался метким. Станция, железнодорожные составы и прилегающие склады были разрушены.

Несколько дней спустя мы получили задание произвести налет на станцию Пришиб двумя экипажами, чтобы разбомбить стоявший там бронепоезд белых.

Корабль Шкудова поднялся первым, я следовал за ним. У меня на борту находился мой непосредственный начальник. Нашу цель — бронепоезд — мы заметили уже издали. Враг был настороже, и бронепоезд тут же начал курсировать взад-вперед. Шкудов пошел на бронированный состав прямо, я же, с левым разворотом, стал заходить сзади, над целью мы прошли на встречных курсах, засыпая бронепоезд бомбами. Надо отдать должное и противнику, отстреливался он здорово. Вся операция выполнялась нами на высоте 800 метров, и, конечно, мы представляли для белых неплохую мишень.

Когда после трех заходов я увидел, что задняя платформа бронепоезда завалилась набок, сердце мое дрогнуло от радости ну, теперь, голубчик, не поциркулируешь! Платформу эту повредил корабль Шкудова У меня оставалась одна 3-пудовая и около десятка 20-фунтовых бомб. Я начал быстро снижаться, решив пройти над составом возможно ниже, чтобы весь остаток груза уже наверняка сбросить без промаха. Видел, как бегут к завалившейся платформе люди, спеша, очевидно, отцепить ее. И тут около меня появился мой начальник. Схватившись за штурвал, он закричал, указывая на большую дыру, пробитую снарядом в левой плоскости, чтобы я немедленно поворачивал домой. Перекрывая грохот разрывов, я стал доказывать, что это ничего, что сейчас все кончится. Но он, не выпуская штурвал, продолжал кричать — «Домой! Домой!»

Стукнуть его по рукам не рискнул...

На земле узнал, что Кузьмин осколком снаряда легко ранен в бедро и оба наши корабля на два — три дня выбыли из строя, на «муромце» Шкудова предстояло сменить мотор, на моей машине — срастить перебитый лонжерон. Не помню, сколько пробоин насчитали мы на корабле Федора. На нашем их оказалось 208. И тем обиднее становилось, что мы не рассчитались с противником до конца...