Полет сквозь годы

Острое, волнующее чувство овладело мной, когда я опять поднимался на своем прекрасном «Ньюпоре-24бис». Это поймет каждый, кому знакомо то особое чувство привязанности к машине, которое возникает у летчика. В первые минуты «ньюпор» показался изменившимся, чужим, но неловкость, вызванная разлукой, вскоре прошла, и над целью между мной и машиной царило полное согласие.

В середине марта Начавиадарм Сергеев получил сообщение, что прибывший из Сарапула в Москву по его приказанию «муромец» собран. Мне было приказано немедленно выехать в Москву и срочно вылететь на «муромце» под Кронштадт. Но в столице я узнал, что мятежная крепость пала.

...В Москве, в Денежном переулке (ныне улица Веснина), где у сестры Сони жила теперь наша мать, я встретил братьев Григория и Юрия, вернувшихся с фронта. В уютной квартире стало оживленно и весело, особенно когда из Сарапула вместе с отрядом приехали Сергей и Лев. Мать блаженствовала, собрав снова под свое крыло почти всех своих сыновей (брат Василий, вернувшийся с Западного фронта, учился во Владимире, в школе начальников радиостанций).

К середине весны 1921 года мой отряд начал полеты на первой в Российской Федерации воздушной почтово-пассажирской линии Москва — Харьков. «Муромцев» в отряде было три. На двух других кораблях командирами были Шкудов и Еременко; на подсмене работал также Николай Васильевич Панкратьев, младший брат Алексея Васильевича. Бортмеханиками работали все те же ветераны «муромцев» — Грошев, Милованов и Фридриков. Штурманами летали Янко, Лилиенфельд, Радзевич, Владимиров и мой брат Григорий. Помощниками командиров кораблей служили летчики Благин, Кузьмин и Бережков. Помимо «муромцев», в отряде имелись и легкие самолеты: «ньюпор», «спад» и один «вуазен», собранный из трех потерпевших аварии самолетов.

Мы делали по два — три полета в неделю, перевозя в основном фельдъегерскую почту и ответственных пассажиров. Пассажиры были в восторге от быстроты передвижения, мы же — летно-подъемный состав — радовались гораздо меньше: корабли наши были довольно потрепаны, а большинство моторов давно уже выработало все свои ресурсы. Редкий рейс поэтому обходился без происшествия. Однажды между Серпуховом и Тулой на моем корабле загорелся в воздухе крайний правый мотор. Бортмеханик Ф. И. Грошев вылез на крыло. С риском для жизни, действуя тремя нашими кожаными куртками, сбил пламя, и мы, не садясь в Туле, на трех моторах благополучно прилетели в Орел... Вообще, лишь энтузиазмом летного и технического состава можно объяснить то, что отряд смог около полутора лет выполнять успешно такую работу, сохраняя регулярность полетов.

Мирная жизнь только начиналась. Она еще совсем не сложилась, была, по сути, далеко не мирной, и после кронштадтского мятежа мы не раз приводили свои машины в боевую готовность...

Выше я говорил, что у нас имелся один «вуазен», собранный из обломков. Облетав этот самолет, я запретил кому бы то ни было подниматься на нем в воздух, потому что вел он себя отвратительно: сильно заваливался влево, разворачивался вправо, регулировке не поддавался. Его следовало списать.

И вот однажды утром вбегает ко мне запыхавшийся молодой начальник техчасти И. Т. Спирин и сообщает, что моторист нашего отряда Флегонт Бассейн, прихватив с собой моего старого (работавшего еще в 34-м корпусном авиаотряде) моториста Гриненко и своего задушевного друга младшего моториста М. В. Водопьянова, сел, в этот самый строптивый «вуазен», благополучию взлетел, сделал три круга над аэродромом и вполне успешно приземлился.

Откровенно говоря, я был ошеломлен. Во мне боролись два чувства: с одной стороны, нужно было примерно наказать виновников этого беспрецедентного в нашей авиации случая грубейшего нарушения воинской дисциплины; с другой стороны, я не мог не восхищаться глубоко симпатичным мне юношей, страстно желавшим летать. Стоило посмотреть на наго, стоящего передо мной со сконфуженным и в то же время гордым выражением лица победителя, как от гнева не осталось и следа.

Я ограничился только «разносом» Гриненко: «Да как ты мог не только дать свой самолет, но еще и пристроиться пассажиром в этот отасный полет?»

Затем, оставшись наедине с новоиспеченным летчиком, я попросил его рассказать, как все это произошло. И Бассейн поведал, что уже давно решил летать, и только летать, что без этого не представляет себе своей жизни. К полету на «вуазене» он готовился давно, и весьма продуманно: проводя все свободное время на аэродроме, юноша подолгу и внимательно наблюдал за полетами многих машин; при каждом удобном случае пристраивался летать пассажиром и досконально изучил премудрость взлета, управления в воздухе и посадки. Он верил в то, что слетает благополучно.

Да позволено мне будет небольшое отступление.