Полёт японского журавля. Я русский

– Вот так, паря. Не ленись в тайге, и никогда не помрёшь с голоду. Идёшь, и смотри, ягоду по дороге собирай, всё, на что глаз упадёт, только не останавливайся надолго, иначе не дойдёшь куда шёл. Ну, в путь, что ли.

Он встал, перекрестился на все четыре стороны, делая неглубокие поклоны, словно благодарил кого-то за ночлег. Когда Михаил уже в пути спросил, к кому он обращался, дед Тимофей лишь странно повел глазом, и приставил к губам указательный палец, давая понять, что о подобных вещах не принято спрашивать. Потом расхохотался и пошёл быстрей. Дед был весёлым и порой непредсказуемым.

Они уходили всё дальше от жилья, поднимаясь в самые отроги хребта. Пушистые макушки кедров россыпями укрывали склоны зелёных сопок, здесь они были в недосягаемости от пил и топоров, гулял ветер, заставляя шуметь верховой лес, а они всё шли и шли. Михаил крепко сжимал в руках ружьё в ожидании добычи. Ею были рябчики и горлицы, перелёты которых вызывали в нём неописуемый восторг и азарт. Трёх он уже успел подстрелить, и теперь в мешке лежал и обед, и ужин. Дед Тимофей довольно поглядывал на своего ученика и всё время подгонял его вперёд. Выйдя на небольшую таёжную речку, они сделали окончательный привал, старик тут же достал снасти и через считанные минуты уже отправился ловить рыбу. Пока закипала вода, он успел наловить хариусов, объясняя Михаилу, как их быстро и правильно приготовить. Оказалось, что их вовсе не надо варить, а лишь присолить, и к утру рыба будет такой, что «за уши не оттянешь», – как выразился Тимофей. Они сварили похлёбку из трёх горлиц и одного рябчика, и оказалось, что вкусней этой еды нет ничего на свете.

– Сильно едой не увлекайся, – предупредил старик, отодвинув котелок. – Сытость мешает всему. Всегда будь немного голодным. Для этого надо включить волю. Всегда оставляй место для желаний тела, а без них жизнь не интересна. Сытый человек уже ничего не желает, он только думает о еде, это рабство.

Слова потрясли своей простотой и суровостью. Михаил неуверенно положил ложку, поглядывая на старика. Тот рассмеялся.

– Напугал я тебя, паря, все мозги запудрил. Правда, вкусно вышло, а я тебя ругаю.

– Я наелся, правда, – словно извинялся Михаил, поймав себя на обжорстве.

– Ладно, ладно, с кем не бывает. Организм требует. Погоди пару часов, опять поешь, еда только вкуснее будет.

Снова была ночь, длинная и звёздная. Они стояли лагерем перед большим хребтом, подковой огибавшим их становище, и весь он сплошным ковром был укрыт кедровыми деревьями. С утра в лесу было прохладно и чисто, мягкий мох делал ходьбу неслышной и упругой. Дед Тимофей медленно поднимался по ряжу, вспоминая путь. В одном из сырых распадков они быстро нашли каменное масло, это был налет действительно маслянистого, немного сероватого вещества, внешне очень похожего на обычную гашеную известь. На камнях, покрытых этим налетом, всюду были следы зубов животных. По словам старика, ими были в основном копытные. Они и грызли и лизали эти камни, и сходились в это место отовсюду. Набрав, как выразился старик, для внуков и правнуков, они снова вернулись к речке, съели всех солёных хариусов, доели вчерашних рябчиков и тронулись в обратный путь. Путь этот не был лёгким для Михаила, ноги его от непривычки болели, мешали ходьбе свежие мозоли, но в душе было легко и радостно. Но чем ближе подходили они к жилью, тем заметней была грусть на лице старика. Он всё больше молчал, лишь изредка указывая новичку места, куда ходить не следует.

– Буреломы, глухие распадки, чистые леса, влекут только дураков, – учил старик. – Выбирай путь между, держись всегда края, границы, и тогда зверь сам выйдет на тебя. В любом деле не лезь в гущу, и не выходи на открытое. В одном случае ты ничего не увидишь, в другом увидят тебя первого, и тогда добычей будешь ты сам.

– Ты воевал? – Спросил Михаил в последнюю ночь их путешествия, когда они сидели у костра. Старик долго не отвечал.

– Война не тема для душевной беседы, парень. Пока ты молод, тебе интересно, потом понимаешь, что всё это только для романов. Я воевал, куда б я делся, коли казаком родился. За белых воевал, и за красных тоже. И везде меня вела чья-то рука. Нас толкают воевать, и любуются тем, как мы умираем. Ты всё это когда-нибудь пройдёшь. Вот, смотри, – старик расстегнул рубаху и повернулся спиной. – Вот, что остаётся от войны.

Шрамы потрясли Михаила, он молча опустил голову.

– Это паря видимая сторона, цена её невысокая. – Старик неожиданно снял с шеи красноватый медный крестик. – Это тоже память о войне, только внутренней, когда она навсегда поселяется в твоём сердце. Был ведь у меня друг когда-то, и война нас захотела сделать врагами. Но она только развела нас по разным дорогам. Давно это было, очень давно. Вот таким был, как ты. Мне не захотелось забывать о нём, и тогда я предложил ему свой крест в обмен на его, перед тем, как разминуться в жизни. Он тогда подался к красным, а я к своим.

От этого рассказа в горле у Михаила пересохло. Он достал свой крест и протянул старику. Глаза старика блестели.