Политика аффекта. Музей как пространство публичной истории

Совсем не впечатлил музей. Такое ощущение, что оказалась на чердаке своей дачи, который сильно вырос в размерах. Здесь не находятся, а скорее свалены различные вещи отечественные производства середины — второй половины 20 века. Будет интересно тому, кто хочет поностальгировать.

Может возникнуть ощущение, что достигнуть противоположной стены ангара невозможно, поскольку масса вещей, кажется, сплошным слоем покрывает пол помещения, к тому же несколько экспонатов (например, планер и дельтаплан) подвешены к темному потолку. В этом хаосе советской материальности для посетителей проложены узкие тропы, образовывающие причудливый лабиринт.

Музей является бесплатным для посещения и держится на энтузиазме Льва Железнякова и нескольких волонтеров. Коллекция пополняется за счет даров посетителей, заинтересованных в том, чтобы не пропали материальные свидетельства советской эпохи. Организаторы музея и сами ищут экспонаты, а что-то им предлагают забрать после закрытия различных организаций и учреждений:

Да, вот приносят — на помойку нести жалко, пусть лучше у вас будет, может, кого-то еще порадует. Наверное, в вашей семье тоже так происходило: что-то из квартиры на балкон, с балкона на дачу или в гараж, с гаража еще куда-то. Вот печь. Ее принес сталевар с завода «Серп и Молот», он все надеялся сделать заводской музей, до последнего надеялся. Сейчас уже нет завода «Серп и Молот» (Ольга, сотрудница музея).

Вместе с Ольгой мы движемся от одной группы предметов к другой. Из-за обилия вещей, систематизированных по принципу функциональной принадлежности (детские игрушки в одной части, самовары и электрочайники — в другой, бесконечные ряды настольных ламп или пылесосов — в третьей), глазу трудно остановиться на чем-то одном. Тесно стоящие ряды велосипедов образуют джунгли из потемневших от времени никелированных рулей и крашеных рам, а строй будильников в советском кухонном шкафу не дает возможности рассмотреть особенности дизайна отдельных предметов. Богатство и хаотичность устройства этого пространства действительно вызывают оторопь, а иногда и раздражение у посетителя, привыкшего к аккуратным и аскетичным экспозициям профессиональных музеев. Кроме того, оказывается, что здесь отсутствуют какие бы то ни было пояснения как к отдельным экспонатам, так и к их группам. Зато сотрудники музея могут рассказать историю почти любого из предметов, оказавшегося в коллекции:

Это транспортный робот, заводской (показывает на массивную металлическую платформу брутального вида, похожую на элемент оснащения «Звезды смерти». — Р. А.

). Возил заготовки от станка к станку, вот подъемник. Он подвозил детали, подъезжал, разгружался, отъезжал. При движении ориентировался по светлой полосе на полу цеха, на ходу можно было поменять программу, зарядку. Это 1984 год, СССР, машина так и осталась экспериментальной, их было несколько. Это схема гибких производственных линий, когда предполагалось, что на заводе будет один инженер и не будет рабочих (Ольга, сотрудница музея).

Без пояснений Ольги мне было бы непросто догадаться о предназначении этого массивного объекта промышленного вида. Конечно, человеку, заставшему советское время, легко понять, что перед ним радиоприемник, телефонная будка или лодочный мотор, однако среди посетителей музея довольно много детей и молодежи — и им порой неясно, для чего предназначена та или иная вещь. Сотрудники музея делятся апокрифической историей о том, что школьники не понимают, зачем нужна телефонная будка (ее остов находится во дворе музея) и как она может помочь дозваниваться с помощью смартфона:

Недавний случай: ребенок идет и видит телефонную будку, спрашивает: Мама, а что это такое? — Телефонная будка. — А для чего она? — А чтобы с улицы звонить. — А я что (достает мобильник свой), туда с телефоном должен был заходить, чтобы лучше дозваниваться? (Ольга, сотрудница музея).

В мире беспроводных коммуникаций, touch-поверхностей и «умных вещей» действительно непросто понять, как переключать каналы телевизора «Рекорд-312» или набирать телефонный номер на дисковом аппарате. Между тем организаторы музея уверены, что необходимости в дополнительной «музеефикации» их экспонатов нет. Объяснения заключаются в особом ностальгически-аффективном контакте с материальностью позднего советского прошлого, когда вместо символической дистанции, неминуемо выстраиваемой пояснительной табличкой, присутствует спонтанное узнавание предмета и обнаружение его связи с личными воспоминаниями или рассказами старшего поколения. Для создателей музея означивание экспоната является чем-то вроде фиксации его смерти и перехода в post mortem состояние «мумификации»:

Когда появится табличка, то уже как-то неживой экспонат. Не знаю, [для] меня вот слово «музеефикация» — как мумификация по ассоциации. Попало в витрину, получило табличку и все! (Ольга, сотрудница музея).