Полковник

Полковник двигался полутемным коридором, расставив руки. Запах лука, пеленок, кошек, сырых углов уплотнял полумрак перед ним. Полковник с трудом преодолевал его. Руки его дотрагивались до висячих тазов, умывальников, ноги спотыкались о ящики, ведра, коробки, лыжи, детские коляски. Совсем рядом за стеной шлепали звонко карты, раздавался смех, ребенок плакал где-то, женский голос уговаривал ласково ребенка. Кто-то зубрил: «Гут, бессер, ам бесстен!» А полковник все плыл да плыл в плотном полумраке на свет, пробившийся в конце коридора. Избыток силовых линий, идущих из комнат слева-справа, которых слегка касался пальцами полковник, где-то к середине пути уже проник в него. Сгусток жизни, клубок ее был до того запутанно переплетен и неправдоподобно неуязвим, что сам барак мог сколько угодно гнить, оседать, разваливаться, — это ничего не значило: гут, бессер, ам бесстен! Громыхнула дверь с другого конца, задребезжало стекло, пахнуло свежей геранью, где-то ругались на втором этаже, смеялись на первом. Последние шаги полковник торопливо прошел, почти добежал, и постучал, и в нетерпении толкнул дверь, которой скрип тоскливый откликнулся и в нем. «Лет десять не был, ужас!» И так вперед рванулся, что боднул низкую притолоку.

— Ой! — вскричал он, оказавшись лицом к лицу с девушкой лет пятнадцати-шестнадцати. — Ты что?! Ты кто?! ты ведь не Катя? нет? а? Ты… Рая? Да? Отвечай!

— Да, — девушка, слушавшая до этого пластинку, на которой Георг Отс пел про красную розочку, медленно поднялась, все больше и больше бледнея, в то время как большие, чуть навыкате глаза ее все больше лихорадочно разгорались.

— Ну вот, — сказал полковник, успокоившись несколько и уже оглядывая чистенькую комнатку, в которой оказался, — ну вот, а я твой папа. Кстати, ты получила мою поздравительную открытку на праздник?

— Да, — тихо отвечала девушка, с силой натягивая вниз толстую русую косу, свисавшую с правого плеча.

— А мама на работе?

— Да, — еще тише отвечала Рая.

— А баба Вера?

— В деревню поехала.

— М-м-м… знаешь, а я, представь себе, и не думал, что ты такая… большая, — говорил полковник, похаживая по комнате, что-то узнавая здесь после десяти лет, что-то новое открывая. — Кстати, ты что бы предпочла в качестве подарка: велосипед или часы?

* * *

Самое первое ее впечатление — неуверенные ноги, под ними холодный каменный пол и очень высокие мрачно-зеленоватые стены бесконечно длинного этого коридора. В конце коридора — светлое пятно. Оно мягко колеблется, так как Рая движется, раскачиваясь, расставив для равновесия руки. Пол под ногами неровный, стар, весь в выбоинах, ямах, трещинах. Пол шероховат, тверд — страшно падать, надо идти. В конце коридора — кухня с большим светлым окном. Там тепло, там запахи, звуки, люди, там хорошо, туда она и идет. Она опять хочет, чтобы одна тетя с добрым лицом и ласковыми руками при виде ее, появившейся у порога, с полусмехом, с полуиспугом бросилась бы к ней, подхватила бы с каменного холодного пола. А когда подхватит, к себе прижмет, два чувства охватят Раю: во-первых, наконец кончился длинный холодный коридор, в котором так больно падать на каменный пол, второе — какие сильные, теплые, ласковые эти руки, что подхватили ее с пола.

Но чтоб попасть на кухню, надо еще, за косяк держась, взобраться на порог, а потом еще — самое трудное! — от порога пол почему-то шел крутой горкой, там шлепнуться было легче всего… но там как раз и должны уже подхватить теплые ласковые руки.

Потом, когда уже переехала та женщина из этого барака в другой, двухэтажный, баба Вера говорила, что то была Настя-вдова — очень Раю любила…

А пока человеку два-три года, бесконечное «Почему?» — так мало он знает, так несовершенно его логическое мышление. Но вот что странно — именно в этом возрасте, когда, казалось бы, человек так пуст, в нем, как никогда ярко, живут Пределы. Любовь, Нежность, Верность. Именно в этом несовершенном возрасте, как два рыцаря, в нем уживаются и Кровное Родство, и Чужеродность. Именно в этом возрасте мама забрала наконец Раю и бабушку к себе в город и Рая вдруг узнала, что у нее, как и у всех детей, есть отец, увидела его, обрадовалась — ее отец, так вот он, оказывается, какой! Он так ей понравился.

Деталей счастья сохранилось не так уж и много, но зато навсегда. Кровать, застеленная покрывалом, один конец отогнут — Раю днем укладывают спать. Льющийся через окно яркий солнечный свет, свежесть, шум упругой листвы, пение птиц из близкого палисадника и бреющийся перед зеркалом отец, белоснежные комья мыльной пены на обрывках газеты, радостно вспыхивает бритва, когда отец, насвистывая песенку, проводит волнообразным движением бритвы по ремню, закрепленному блестящей пряжкой на гвозде.

Несколько раз, уж не помнит по какому поводу, произнесено имя — Валентин. Какое красивое имя! Где-то есть человек, носящий такое имя. Вернее, имя где-то имеет соответствующего человека.