Полководцы первых Романовых

Спустя некоторое время иностранные наемники начали то в одиночку, то группами перебегать в лагерь Владислава. Как уже говорилось, наемник воюет не по долгу, не за честь, а за прибыток. Ему нет резону на войне голову класть…

К середине октября Шеин со своей армией оказался в кольце и без достаточных ресурсов, чтобы не только пробить во вражеских позициях горловину, через которую восстановилась бы связь с Москвой, но и удерживать эту горловину на постоянной основе.

Возможно, он еще имел достаточно сил, чтобы одним мощным контрударом проделать брешь в блокаде. Но тогда ему пришлось бы выйти через эту брешь, ибо подобный успех мог иметь лишь временный эффект.

Лесли как будто стоял за такой вариант. Не ждать, пока королевская армия раздавит блокированные русские полки, а вырваться из клетки. Историк Александр Малов также с полной ясностью выразил эту идею: прорыв был возможен; Шеин не пошел на него. С этой точки зрения Михаил Борисович избрал проигрышную тактику.

Но положа руку на сердце — действительно ли он совершал ошибку?

Сомнительно.

Шеин исходил из сложившейся обстановки. А она не давала однозначного ответа на вопрос, пробился бы он или нет. Во всяком случае, подход из Москвы деблокирующей армии давал ему больше шансов. Но никто не сообщил Шеину из столицы, что ждет он напрасно. Допустим, чисто теоретически, Шеин прорвался бы и сам, без поддержки извне. Допустим. Какова цена прорыва? Раненых, всю артиллерию, все ценное имущество придется оставить врагу. Приказы из Москвы будут нарушены, а это измена. Кроме того, даже вырвавшееся на свободу полевое соединение русских двинулось бы очень медленно — все по тем же осенним хлябям, что и в прошлом году, когда оно шло к Смоленску. На дворе-то октябрь! И уж конечно, Владислав не постеснялся бы нанести Шеину арьергардный удар, который мог бы закончиться чем угодно, вплоть до полного разгрома отступающих. Опираясь на собственные укрепления, Шеин мог отбиться от атаки польской тяжелой кавалерии, в чистом поле — вряд ли.

Наше время нашло для подобных ситуаций удачное название: «тактическое окружение». А деблокировать Шеина со стороны русской столицы правительство и командование русскими вооруженными силами, стоит повторить, не торопилось. Да по большому счету и не очень могло — на безлюдье, лишенное возможности создать новый ударный кулак. Москва собирала новое полевое соединение, призвав на бранное поле героя времен Смуты, уже не юного князя Дмитрия Михайловича Пожарского. Армия собиралась в дорогу очень медленно, можно сказать, в час по чайной ложке. Но все-таки помимо безлюдья было еще правительственное безволие, повлекшее печальные последствия.

Так ошибался ли Шеин, стоя на месте?

Или ошибка была сделана не им, под Смоленском, а кем-то в Москве?..

Тем временем Владислав попробовал развить наступление на восток.

Тот же неоднократно битый Гонсевский попытался отомстить за свои поражения: вышел за Дорогобуж, к Вязьме, но там не отличился ничем, помимо разграбления окрестностей. Пока Шеин сидел у Владислава в тылу, движение сколько-нибудь серьезными силами в восточном направлении могло закончиться тяжелым поражением поляков. Для блокады русской армии и одновременного ведения масштабных операций под Вязьмой и дальше, в сторону Можайска, у короля явно не хватало сил.

Но уж русские полки Владислав держал в смертельном объятии крепко. В лагере Шеина начался голод. На землю опустилась зима с ее морозами. Как писал классик русской истории Сергей Михайлович Соловьев, иностранцы на русской службе «не привыкли сносить голод и холод, как привыкли к тому русские»^{101}. Иноземные наемники, на бесхлебье и безденежье, стали требовать от Шеина капитуляции; таким образом, теперь враг появился в собственном лагере воеводы.

Михаил Борисович, спасая гибнущую армию, вынужденно заключил с поляками соглашение о капитуляции. Он сдавал тяжелую артиллерию и боеприпасы, но хотя бы получил право вывести еще остававшиеся под его командованием войска. Более того, русский полководец выторговал право отступить, сохранив оружие и выведя из кольца врагов 12 артиллерийских орудий. К нему Владислав проявил уважение, сочтя Шеина врагом, как минимум, отважным.

16 февраля 1634 года Михаил Борисович подписал капитуляцию.

У шеинского соглашения имелось два позорных аспекта. Речь идет не о потере осадных пушек и не об утрате ценного имущества в осадном лагере. Дело в другом. Проходя мимо неприятельских войск, русские ратники должны были преклонить знамена. Это — срам, который взял на себя, на честь свою, на душу свою Михаил Борисович. Кроме того, он оставлял на попечение поляков и литвинов около двух тысяч раненых. Излечившись, они должны были вернуться домой. Но ведь по большому счету их оставление на волю победителя — такой же срам, если не больший.

Итог: в военно-политическом смысле пусть не катастрофа, но тяжелое военное поражение, на два десятилетия отсрочившее освобождение Смоленска. Иначе говоря, поражение стратегического уровня.