Полководцы первых Романовых

В нравственном смысле все сложнее. С одной стороны, склоненные знамена и оставленные раненые воины — грязное пятно на истории русского оружия.

С другой стороны…

С другой стороны, Шеин спас от неизбежной гибели или же от еще более позорного плена, уже безо всяких льготных условий и скорого возвращения домой, более восьми тысяч ратников — всё, что оставалось у него под командой к концу смоленской эпопеи. Он фактически принял на себя бесчестие, сохраняя тысячи жизней своих подчиненных.

Если задуматься, те молодые русские воины, кому в 1634 году под Смоленском было 17, 19, 20 или 25 лет, через два десятилетия вернутся сюда уже в возрасте зрелых мужчин и освободят город… Они сделают свое дело, пусть и с большой задержкой. Следовательно, у действий Шеина, о которых ни говорить, ни помнить не хочется, имелся смысл, раскрывшийся во всей своей полноте уже при следующем государе.

Так если бы Шеин бился до конца и в безнадежной борьбе положил своих людей, блюдя честь, лучше бы вышло? Или все-таки нет?

Совесть была у Михаила Борисовича. И здравый смысл.

Вокруг столь значительной фигуры в военной истории России, как боярин и воевода Шеин, давно ведется полемика. Ее ярким элементом стал широко известный текст Игоря Андреева, опубликованный на страницах журнала «Родина» в 1997 году^{102} и являющийся продолжением дискуссии, которая началась еще в XIX столетии.

Игорь Андреев посвятил статью «делу» воеводы Михаила Шеина, казненного по обвинению в «измене» после разгрома его армии под Смоленском в 1634 году. Автор статьи в подробностях показал борьбу «придворных партий» у подножия шаткого еще престола новой династии. Не столько неудачи на поле боя, сколько интриги, по мнению Игоря Андреева, роковым образом привели старого полководца на плаху.

Но трактовка самого Шеина как полководца с определенным, притом ярко выраженным тактическим стилем вызывает возражения. Кем предстает перед читателем в статье Игоря Андреева этот воин? Заносчивый, упрямый старик, медлительный и нерасторопный в решающих схватках с неприятелем, пассивный, да к тому же еще подверженный необъяснимым приступам депрессии. Как только ему доверили войско? «Незадачливый Шеин… пребывал в полной растерянности… утратил последние проблески воли… никуда не годен для штурма (курсив мой. — Д. В.)» — такими характеристиками буквально пестрит статья Игоря Андреева.

Для военачальника подобного ранга, инкорпорированного в военную машину Московского царства, столь полное и безоговорочное «несоответствие занимаемой должности» — огромная редкость. Особенно если учесть громадный боевой опыт этого воеводы. И обвинения, выдвигаемые в адрес Михаила Шеина Игорем Андреевым, да и некоторыми исследователями до него, напоминают инструкции современных журналистов и блогеров «как воевать», сыплющиеся, словно из рога изобилия, на боевых генералов.

Задолго до Игоря Андреева в исторической литературе началась полемика по поводу того, был ли Шеин изменником и сколь велики его полководческие дарования.

Сергей Михайлович Соловьев видел причины тяжелого поражения под Смоленском в «несостоятельности русского войска в борьбе со шведами и поляками, по недостатку искусства ратного», а также в отсутствии необходимой поддержки из Москвы. Историк не находил в действиях воеводы измены, считая обвинения в его адрес плодом недовольства Шеиным со стороны «многих сильных людей» — то есть части служило-аристократической верхушки двора. Вместе с тем Соловьев цитировал Хронограф, где отмечается высокомерие и несдержанный нрав полководца, немало вредившие делу^{103}.

Александр Николаевич Зерцалов напрочь отвергал боярские обвинения, выдвинутые против Шеина, и составил даже выборку приказных материалов, опровергавших вину воеводы пункт за пунктом. Он полагал, что причиной наветов явилась зависть бояр, а Шеин возбудил ее против себя в гибельных размерах, оскорбив вельмож в присутствии царя дерзкой речью, произнесенной при отправлении в поход. Михаил Борисович сказал, в частности, что в те времена, когда он верно служил государю оружием, «…бояре многие по запечью сидели, и сыскать… их было не можно…»^{104}. Имелась в виду осада Смоленска войсками Сигизмунда III в 1609–1611 годах.

Николай Николаевич Оглоблин заострил точку зрения Зерцалова, сделав Шеина «жертвой и мучеником боярских интриг», оклеветанного, а до того фактически брошенного Москвой на произвол судьбы с измученным, лишенным самого необходимого войском. Исследователь не считал возможным сомневаться в полководческом таланте Шеина «…уже по тому одному, что он со своим голодным, ослабевшим отрядом несомненно взял бы Смоленск, если бы Владислав не подошел туда вовремя, почти накануне сдачи Шеину смоленского губернатора…»^{105}.