Я собрал оставшиеся силы, примерился и ударил капитана левой ногой по щиколотке.
Конечно же, не достал – тот с легкостью увернулся.
– Ого! – хмыкнул детина, поднимаясь на ноги. – Так он буйный.
– Психический, – заметил высокий парень в шлеме. – Они все такие. Нормальные не станут по собственной воле за полтыщи километров ехать, и зимой на улице в палатках сидеть.
– Ну да, – согласился капитан. – Сначала к нам перелез, а потом лягается.
– Его свои ловили, – сказал широкоплечий невысокий крепыш. – Он баррикаду перепрыгнул, и к нам. А рогули в него камнями, убить грозились. Так орали, что я слышал.
– Ладно, тащите его в группу документирования. Оформляйте и в райотдел. Пусть там разбираются.
***
Мой план трещал по швам.
Я уже жалел, что напридумывал легкую смерть от ментов, и побоялся лютой от Бубенчика. Результат был бы один.
– Козлы позорные!.. Пидарасы!.. Мусора конченые!.. Рыговська подстилка!.. Каты украинского народу! – кричал я, когда двое тех же парней, подхватили меня под руки и поволокли в глубь своего лагеря.
Я выкручивался, лягался, хотел их разозлить, но «беркута» не реагировали.
И, потому, сидеть мне в этом теле не один день.
Вера с ума сойдет, найдя рядом с собою в кровати полумертвую мумию».
– Суки! Суки! – орал я как недорезанный, понимая, что упускаю последний шанс. – Убейте меня, а то прокляну…
***
– Фамилия, имя, отчество? – спросила меня усталая женщина-следователь с погонами майора на форменном бушлате.
Она была чем-то похожа на ту избитую и полураздетую бедолагу, которую Бубенчик обещал изнасиловать ножкой от венского стула.
– Фамилия, имя, отчество, – монотонно повторила женщина и зевнула.
Я глянул на дешевенькие китайские часы, закрепленные на несущем столбе следовательской палатки: половина шестого утра.
– Убейте меня, ну пожалуйста… – заскулил я. – Убейте!
– Ему не я нужна, и не райотдел – объяснила следователь сержанту, что стоял у меня за спиной. – Ему нужна психиатрическая бригада… В Киеве своих психов хватает, а тут еще со всей Украины понаехали.
На улице затопотало, зашелестело. Полог палатки отскочил, и в шестиметровое брезентовое пространство ворвался высокий парень в «беркутовской» форме, без шлема.
– Где задержанный? Покажите? – залопотал парень, оглядывая палатку. Он вперил в меня воспаленные красные глаза. На его правой щеке алел незаживший ожег.
– Что вы себе позволяете, лейтенант! – возмутилась следователь. – Выйдите, иначе…
– Это он! ОН! – заорал лейтенант, и тычком залепил мне в челюсть.
Мир взорвался мириадами разноцветных искорок, будто одновременно подожгли пучок бенгальских огней. Я припечатался спиною в сержанта, и только поэтому не улетел с табурета, и не унес за собой палатку.
– Прекратить! – визжала женщина. – Сержант, успокойте его! Если с задержанным что-то случится…
– Это он! Их палач. Один из них. У него еще фамилия такая паскудная… Эти суки наших ребят в Доме Профсоюзов пытают. Он лично Довженка из второго взвода паяльной лампой жарил, как свинью…
Второй удар ногой пришелся мне в лоб, затем в живот, затем в грудь.
Сержант его не останавливал. Женщина притихла. Или мне показалось, что притихла, поскольку после удара в грудь и треска собственных ребер, я почувствовал, как выхожу из распластанного на полу, дрожащего в предсмертных конвульсиях тела.
***
Спустя мгновение, преодолев вязкий туман, я разлепил глаза.
Я находился в своем старом доме за сто километров от Киева. Рядом сопела Вера, повернувшись ко мне спиной.
Глава двадцать четвертая
***