ПолЛЮЦИя, ЛЮЦИфер, РевоЛЮЦИя. Часть 5

Когда-то, еще при Союзе, в бабушкиной деревне была больница и аптека. Но теперь нужно ехать в районный центр или побираться у соседей.

К соседям я не пошел, решил лечить Веру сам. Вспомнил, как бабка заваривала чай из стебельков малины.

Наломал из замороженных кустов хворосту, приготовил.

Чай не помог. Вере становилось все хуже.

На третий день болезни, четырнадцатого февраля, в день Святого Валентина, я решил, что мы возвращаемся в Киев.

***

Вышли из дому в полдень. Добрых два часа брели по раскисшей грунтовой дороге к асфальтовой киевской трассе.

Вера еле переставляла ноги, ее – то морозило, то бросало в жар. Нам приходилось останавливаться, чтобы я мог ее укутать, или раскутать – в зависимости от состояния.

С остановками и передыхами мы добрались на трассу.

Я усадил Веру в углу будки-ожидалки, где меньше продувало, а сам принялся останавливать попутный транспорт.

***

Вечерело. Холодный дождь превратился в мокрый снег. В десяти метрах реальность теряла очертания и превращалась в грязную пелену.

Машины проносились мимо в ореолах слепящих фар, заштрихованных серой моросью. Никто не останавливался, видимо опасаясь одинокого попутчика на неосвещенной обочине.

Я периодически подходил к Вере, трогал ее лоб, поправлял съехавшую шапочку. Она безнадежно смотрела на меня, будто спрашивала, когда, наконец, мы уедем, а я бормотал ей утешения, и мне хотелось выть от бессилия.

***

При появлении очередной легковушки, я в отчаянии выскочил на середину трассы, замахал, вознося руки к небу, то складывая их ладонями в милостивой просьбе. Мне было все равно, что подумают неизвестные пассажиры и водитель – нужно было спасать Веру.

Поначалу «Жигуль» хотел отвернуть. Но затем, смилостивившись, притормозил, вильнул к обочине. Остановился. Приоткрылась передняя пассажирская дверь.

Я галопом бросился к машине.

– Ты чего? – из салона показалась мужская голова в кудлатой шапке. – Жить надоело? Прямо под колеса! В такую погоду, бля…

Я не слушал упреков; понимал, что не прав.

– Ребята! – взмолился я. – Со мною девушка. Она заболела. Нам срочно нужно в Киев, в больницу. Я заплачу. Я прошу!

– Нет места, – отозвалась шапка. – На заднем сидении мешки с картошкой.

– Я умоляю! – выкрикнул я. – Все отдам!

– Так уж и все, – раздался из салона гнусавый голос водителя. – Ладно, Петюня, затрамбуй мешки в багажник. А ты веди свою больную, если ВСЕ готов отдать.

***

Невидимый водитель недобро хохотнул, но было не до раздумий.

Я бросился к будке, подвел Веру.

С помощью Петюни усадил девушку на заднее сидение.

Она исходила жаром, полуспала-полубредила.

Приноровившись, втиснулся за Верой. Захлопнул двери, и мы поехали.

Глава двадцать шестая

Вечер, 14 февраля 2014 года, пятница

***

Я держал Веру за горячую руку и смотрел между передних сидений – на рой злых мотыльков, которые лепились к ветровому стеклу. Дворники не успевали их разгребать.

Водитель чертыхался и проклинал погоду. Отрезанные от остального мира, словно в батискафе, мы пробирались сквозь таинственный мутный океан.

Вера спала, положив голову мне на плечо, касаясь раскаленной щекой моей – не бритой – и этого не чувствовала. Она постанывала, несвязно бормотала. Из ее рта пахло кислым.

***

«За что ей? За что страдает?

Лучше бы я. Знал бы – за что…

За загаданные Желания и загубленные души.

И еще одну, уже явно загубленную, на Европейской площади в Киеве.

И даже за кота Жору, и за гордую Аню – я тоже стал причиной их возможной и неотвратимой смерти.

Потому, должен страдать я! А не она… За что?».

Я беззвучно шевелил губами – повторял и повторял страшный вопрос.

И мне казалось, что я знаю ответ. И от того на душе становилось еще гаже.

«Если у меня осталась душа…

Вера страдает из-за меня, за мои грехи!

Я сойду с ума!

Это Велиал! Хочет, чтобы я не удержался, нарушил…

Я не загадаю! Даже если умру!

Даже если Вера…».

***

– Всему есть цена… – пробасил Петюня на переднем сидении. Он перекрикивался с водителем сквозь натужное гудение двигателя, который, пыхтя, тянул наше хрупкое корыто на встречу стихии.

«Всему есть цена…» – повторил над ухом Велиал.

Я трепыхнул головой, освобождаясь от наваждения, повернулся к боковому окну: на залепленном стекле проступала нахальная рожа Ретта Батлера.

«Он, гадина, следит за нами, слышит наши разговоры и знает мысли. Ну и пусть!».

Я зажмурился, прижал Верину горячую голову.