Полное собрание творений. Том I. Трактаты и гимны

2

. Учение о Сыне. Если Отец есть Ум, то Сын, как подсказывает метафора, есть мысль или воля, если Он берется относительно Отца; если берется относительно Себя, Он Ипостась, а именно – Слово; и, наконец, если берется относительно будущего творения, – Он есть его план. Все это построение, с одной стороны, чрезвычайно близко стоицизирующему платонизму Антиоха Аскалонского и Филона, а с другой – весьма отличается от них. Вообще, само выражение о том, что идеи есть мысли Бога, восходит к Антиоху. И Филон в своем учении о Логосе, и Ориген – берут эту мысль прямо у него.

Но здесь есть серьезное отличие: Антиох представляет себе мысли Бога идеями, или имманентными миру сперматическими логосами, своего рода генами вещей. Бог мыслит – и появляются и гибнут вещи. У более или менее строгих теистов – Филона и Оригена – мысли о мире принадлежат Богу и находятся в сфере божества, они не имманентны миру. Филон первым вводит в философию ремесленно-инженерную метафору: мысли Бога – это план, замысел.

В строгом смысле, идея как парадигма, т.е. как то, сообразуясь с чем творит Бог, определялась уже Платоном, но Платоном эта идея-парадигма никоим образом не мыслилась плодом творящего ума, т.е. ум возникал как созерцающий ум в результате того, что смотрел на умопостигаемое, и возникал как творческий ум, когда пытался повторить это умопостигаемое. Платон был абсолютным объективистом. Совсем по-другому дело обстояло у Филона: здесь – в рамках все той же ремесленной аналогии – творчество оказывалось раньше сотворенного. Соответственно, план мира в рамках любого платонизма всегда оказывался над собственно творящим, а у Филона и Оригена – под творящим началом. Но в точности так же оказывалось и у стоиков: их Ум-Логос в себе – безусловно, выше всех своих творческих излияний. Семитическое понимание Ума получается субъективистским, эллинское же – объективистским. Потому, определяя специфику Филоно-Оригенового богословия второй ипостаси, мы должны определить его как стоический субъективизм, вынесенный в сферу умопостигаемого. Посему, ни учение Филона, ни учение Оригена о второй ипостаси ни в коем случае не являются не только платоническими, но и эллинскими по стилю.

Отметив этот момент, скажем, что все остальное в данном учении было столь же общё и банально, как учение о Боге Отце. Логос определялся обоими как божественный резец, которым Бог ваяет бесформенный субстрат, как образ Бога и, следовательно, посредник между собственно Богом и миром; как такой посредник – он и царь, и первосвященник, и путь, и ангел, и само откровение, и исток всякой разумности. Со всем этим безо всякого труда согласились бы все основные школы античной философии.

Само собой ясно, что так понятая вторая ипостась оказывалась строго подчинена первой, и это тоже общее место в античной философской традиции; но что представляла собой субординация в этой традиции? Здесь соподчинялись роды, чины, уровни, степени напряжения сущего. Никоим образом и никогда ни в одной языческой философии вообще субординация не предполагает никакой личной субординации. Поэтому праведник и мудрец, будучи всего лишь человеком, может быть больше и выше существа, принадлежащего к чину демонов и богов; это является необходимой предпосылкой как языческой сотериологии (например, выход мудрецом из круга сансары, которому подчинены боги), так и языческого представления о теургии. Напротив, по мере того, как первые начала сущего у Филона и Оригена персонализируются, речь начинает идти о личностной субординации. Т.е. лично Отец становится выше лично Сына; отсюда грандиозной важности следствия у Оригена: молиться следует только Отцу – т.е. неравночестность ипостасей. Все это не имеет никакого отношения к язычеству. Как рожденный сын ниже нерожденного, человек ниже бога и т.д. Дальше этого, находясь в рамках античной философии, идти просто некуда. Потому субординационизм Оригена – там, где он может быть назван персоналистическим – явление никоим образом не античное, но иудео-христианское.