Полное собрание творений. Том I. Трактаты и гимны

2. Применительно к человеку это обозначает, что в сравнении с животным, которое обладает лишь природными порывами и фантазией, в человеке есть еще и τό λογικόν ήγεμονικόν, т. е. проще говоря – разум: именно он и отличает человека от животного. Соответственно, чем более человечен человек, тем более разумен, тем более праведен. Всякий человек, насколько он человек, т.е. насколько он разумен, так же и божествен, праведник же – причастник божественной природы по преимуществу[909]. Он есть истинный еврей (притом, что «еврей» значит «находящийся по ту сторону» чувственно сущего[910]), призванный и стратифицированный Христом, принесшим на землю меч (Мф. 10, 34), с тем чтобы разделить высшего человека и низшего

[911]. О понятом таким образом человеке, и вообще о существах разумных, Бог заботится больше, нежели обо всем космосе в целом[912], который и сотворен-то был лишь ради существ разумных. Комплекс этих воззрений противопоставляется учению Цельса о том, что Бог печется в первую очередь о космосе в целом, а затем равно обо всех существах в нем, каждое из которых разумно и одушевлено не извне, но в силу своего рождения и наличия определенного места в космосе (полемические выпады Цельса, утверждавшего, чтобы подразнить интеллектуалистов, что иные животные в некоторых аспектах разумнее человека, мы оставляем здесь без внимания); так что все космические существа различаются скорее мерой одушевленности и разумности, нежели их наличием и отсутствием в них. Совершенно понятно, что Цельс здесь, пусть и конспективно, репрезентирует исконно эллинское представление о мире и живых существах в нем, в то время как взгляды Оригена не только не платонические – об этом не может идти речи – но и не эллинские.

3. Положению Цельса о том, что мир не бывает ни хуже, ни лучше, Ориген противопоставляет теорию космических циклов, в каждом из которых мир движется от лучшего к худшему – учение весьма популярное в классической древности и свойственное далеко не только стоикам; притом, что сама чреда этих циклов движется от первичного отпадения к воссоединению с Богом, т.е. от худшего к лучшему. Этот оптимистический историзм эллинам, конечно, вовсе не свойствен.

4. Наконец, положению Цельса о том, что Бог ни на кого не гневается и никому не грозит наказаниями, ибо, мы бы сказали, не является источником зла и гибели, – Ориген противопоставляет учение, согласно которому Бог гневается на разумных существ, грозит им наказаниями и уничтожает время от времени материальный мир (что Ориген понимает как «очищение»). Даже те из эллинских философов, которые признавали периодическую гибель мира, никогда и нигде не называли Бога ее причиной, но говорили об изнеможении самого чувственно сущего. Со времен Платона представление о Боге как источнике зла в эллинской традиции отвергается уже рефлективно. Совершено ясно, что источником воззрений Оригена является чисто семитическое представление о Боге как источнике равно добра и зла, равно жизни и смерти – представление, фиксирующееся от древнейших угаритских и вавилонских текстов вплоть до Ветхого Завета и Корана.

В силу всех вышеизложенных обстоятельств я утверждаю, что Ориген не был платоником.

Приложения

Плутарх Херонейский. О злонравии Геродота

1. Многие люди, о Александр[913], были обмануты языком Геродота – легким и простым в его скольжении от одного предмета к другому; большинство людей таковы же

[914] в отношении его [Геродота] нрава. Ибо не только, как говорит Платон: «Крайняя степень несправедливости – это казаться справедливым, не будучи им на самом деле»[915], – но дело крайнего злонравия выдавать ложь за хороший тон и обременительнейшее – за легчайшее. <А именно этим-то и занимался Геродот, льстя некоторым людям наиподлейшим образом, клевеща и злословя других. И до сих пор никто не изобличил его как лжеца! Поскольку <...>[916], хотя он не пощадил никого, но все же особенно от него пострадали беотийцы и коринфяне, и потому, я полагаю, следует нам сразиться с ним как ради предков наших, так и во имя истины, показав, сколь лжива эта[917] часть его сочинения; конечно, если кто-то желает обличить все обманы его и измышления, то ему следует взять много его книг. Однако «страшен лик Пейтхо[918]

», – говорит Софокл[919]; это более всего правильно, когда речь столь обаятельна [как у Геродота], когда дает писателю мощную силу скрывать свой нрав наряду с иными дикостями. Филипп[920] говорил об отступивших от него и примкнувших к Титу [Фламинию] эллинах, что они всего лишь сменили рабский ошейник на более легкий, однако же более прочный и долговечный[921]. Так же и злонравие Геродота помягче, конечно, понежнее Теопомпова[922], но зато куда более липкое и болезненное; так же и ветра [приносят больший вред], когда дуют через ущелья, чем когда гуляют на воле.